- Но что он теперь делает? - настаивал я.
- Я же вам говорю, что не знаю. Какими-то занимается делами.
- Вы не думаете, что его могла бы устроить должность на моей фабрике? - спросил я, наугад.
- Совсем не знаю, совершенно не знаю, - быстро ответила она. И я даже рта не успел открыть, чтобы добавить, что мне, как раз, нужен кто-нибудь для заведывания отделом отправок, как она добавила :
- Никакой специальности у него нет.
- Скажите, Мари-Анжель... - начал я.
- Не называйте меня Мари-Анжель, - оборвала она меня. - Просто Мари.
- Хорошо. Хотя мне и нравится Анжель, но пусть будет по-вашему. Только все-таки, почему нельзя Анжель?
- Когда-нибудь я вам объясню. Но не сейчас. А как мне вас называть?
- У вас выбора нет. У православных бывает одно имя.
Я задумался и, не желая, вероятно, меня беспокоить, Мари ничего не говорила. Так что наступило молчание, продлившееся довольно долго. Мысленно я воспроизводил пройденные этапы. Знакомство, попытки встреч, поездка к больному владельцу фабрики, его неожиданное, - хотя, в сущности, довольно понятное, - решение насчет наследства... Потом разговор с Мари. Ее признание о прошлом. Мое подозрение - не интриганка ли она? Что-то очень неопределенное в ее рассказе об отчиме Аллоте, некоторая тень, - очень, правда, мимолетная, но все-таки тень. - в связи с ее рассказом о самоубийстве отца... и вдруг я почувствовал в себе внезапное возникновение уверенности: мы будем счастливы, у нас будут дети, мы будем богаты. И все показалось мне закономерным. Случайного не было ничего, - разве что встреча в автобусе? Но мало ли происходит таких встреч?
- О чем вы думаете ? - спросила меня Мари, но не с враждой, как я ее об этом же спросил когда мы сели за стол, а с заботой.
- О вас.
- Что вы обо мне думали? - почти прошептала она.
- Что я буду с вами счастлив.
Еще раз всколыхнулись темные ресницы, но до того, как они снова спрятали взгляд, я успел прочесть в нем как раз то, чего хотел.
{21}
4.
Я прекратил расспросы. Теперь мне было приятно смотреть, как она кушает: с аппетитом, и воздавая должное отличной кухне. Она мне призналась, что ни образ жизни ее, ни средства не позволяют ей ходить в дорогие рестораны, а приглашений или нет, или они исходят от людей, с которыми пойти одной страшновато. К концу обеда я протелефонировал сестре милосердия и узнал, что все обстоит сравнительно благополучно: старик-владелец спал. Когда я поделился этим известием с Мари, в лице ее вдруг промелькнуло что-то вроде тревоги, тень какая-то по нему пробежала. Я насторожился: подозрение в интриганстве, только что отброшенное, о себе чуть-чуть напомнило. Но оказалось совсем другое, оказалось противуположное. Мари поделилась со мной этим с подкупающей откровенностью, сознавшись, что ей немного страшно от присутствия у самого начала наших отношений болезни, может быть даже кончины. Я постарался ее успокоить, сказав, что вызвали меня не из-за опасности конца, а для того, чтобы сказать о перемене в завещании, что старик может прожить еще долго, и что от приема его у меня осталось скорей умиленное и растроганное впечатление. Что до доходов - то я получаю отличное жалование и, сверх того, заинтересован в ходе дела.