На западе опять мелькнули черные пятна, несколько маленьких и одно большое, неуклюжее, но целеустремленное. Моран прикрыл рукой окуляры, чтобы не выдать себя отраженной вспышкой. Да, упущенный караван изрядно разозлил магрибов, раз уж они не пожалели горючки и выкатили на поиски целый краулер. А то и не один.
Он хотел выругаться, но пересохшее горло как будто натерли изнутри наждаком, и вместо звуков получился один хрип. Оставалось лишь материться про себя, а какой в этом смысл? Моран скатился с дюны и, пригибаясь, экономным шагом побежал на юг, к плоскогорью.
Хамсин нагнал его через полчаса.
Кое-как замотав рот платком, он натянул очки из натовского пустынного комплекта — купил по случаю на базаре. Растянутый, сто раз чиненный ремешок снова разболтался, и раскаленные песчинки проникали внутрь, обжигали глаза и резали веки. Слезы высыхали прямо на щеках, а потом и вовсе кончились. Обезвоженная роговица горела страшной болью, и он перестал открывать глаза. Все равно ничего не видно в бесконечной рыжей печи, прогретой до температуры плавления горизонта. Приклад «скаута» бил по спине в такт шагам, а в ответ так же размеренно и сильно колотило в боку.
Потом он упал. Сначала на одно колено, сухо закашлялся, смочив горячей и соленой кровью губы и платок. Вдохнул несколько раз, переждал, пока перестанут гореть легкие. Поднялся, но не прошел и сотни шагов — снова упал. Через полчаса он потерял счет этим падениям, хриплым вздохам и мучительному кашлю, который выворачивал его наизнанку.
В какой-то момент ему почудились голоса, но Моран не обратил внимания. Когда мириад песчинок хамсина шуршит друг об друга — еще и не такое услышишь. На всякий случай он включил рацию. Тангета приема хрустнула, словно раздавленный скорпион, когда он нажал ее. Динамик разразился шуршанием и свистом — монотонными и безнадежными.
До плоскогорья Моран не дошел. Просто не смог подняться в сотый, тысячный раз. С трудом нашарил на поясе флягу, свинтил крышку и, плотно обхватив горлышко сухими, коростными губами, жадно глотнул. Теплая и вязкая, как кровь, вода вперемешку с вездесущими песчинками обожгла ссохшееся горло и не принесла облегчения. Конечно, он знал, что пить нельзя, но ничего уже не мог с собой поделать. Похоже, в этот раз пустыня возьмет-таки свое — и его прозвище наконец превратится из мрачной шутки в самую что ни на есть правду.
— Сюда! Он здесь!
Моран не слышал. Он не очнулся, даже когда его грубо перекатили на самодельные носилки и куда-то потащили. Полыхнуло жаром раскаленного металла, а потом, почти сразу — кондиционированной прохладой. На долю секунды Моран пришел в себя — носилки как раз втолкнули в заднюю дверь джипа. Но тут она с грохотом опустилась, и звук набатом раскатился в проваренной голове. Как будто закрылась крышка гроба, милосердно отрезав остатки сознания вместе с душным пеклом хамсина.