Руари видел его, Павек был уверен в этом, но у Руари были свои причины не говорить им об этом. Будем считать, что червяк сам с трудом пережил этот полдень. Кусты, где он регулярно терпел поражения, были пусты, а воздух был тяжелый, плотный и в нем висел запах того, что могло быть только торжественным ужином.
Сон и медовый эль хорошо повлияли на него. В животе ощущался настоящий задоровый голод, и в первый раз с того времени, как Руари отравил его, он не ощущал во рту запаха мускуса кивита.
— Я крепок и бодр. Было нечем заняться, вот я и уснул. Темплары часто так делают, что б ты знала. Это часть нашей тренировки. Это предохраняет нас от убийства друг друга, когда нет никакой простонародной сволочи, на которую можно отвлечься.
Его глаза мало-помалу привыкли к солнечному свету. Он увидел, как Акашия встает на ноги, ее брови были недоверчено подняты над глазами, а губы скривились в иронической улыбке. Наверно она думает, что у него солнечный удар и может быть она и права: чем иначе можно объяснить эту неожиданную вспышку желтомундирного юмора. Он не был слишком известен быстротой ума.
Он попытался пожать плечами, без того же успеха, усмешка на ее губах стала явственнее, потом попытался встать. Но он проспал весь полдень, ноги просто одеревенели. Колени не сгибались, лодыжки оцепенели. Он все-таки сумел приподняться, но тут же грохнулся на землю с громким шлепком.
— А ты уверен, что все в порядке? Не съел ли ты опять что-нибудь?
Он грязно выругался — еще одна вещь, которую он никогда не делал перед ней с тех пор, как очутился в Квирайте. Она в ужасе отступила назад, с рукой прижатой ко рту. Чисто рефлекторно он опять выругался и, на этот раз более аккуратно, поднялся, заставив себя стоять прямо. Одна нога горела так, как будто он стоял на горячих углях. Он оперся о дерево, выжидая, пока боль не стала поменьше.
— С того раза, сама знаешь с какого, я ел столько, что даже джозхал остался бы голодным. Это и есть моя проблема, Каши, — он выругался в третий раз и отвернулся. Это была правда: после эля с него спали какие-то оковы, голова стала легкой, а тут еще солнце и недоедание, но все равно он был неправ, ему не было извинений. Он не называл Акашию так фамильярно, по домашнему, как он не называл Бабушкой Телами. — Забудь о моих словах. Я выпил слишком много. Забудь все, что я сказал с тех пор, как открыл глаза.
— Но Фландорен сказал, что ты выпил только две кружки-
Она потянулась к его кружке и выхватила ее у него из руки прежде, чем он сумел остановить ее. Потом она быстро пробежалась пальцами по краю и осторожно лизнула палец.