– Свобода, да еще сын родился, а ты такой озабоченный идешь! Нехорошо!
Феофан согласился, и вернулся к Дуне только через три дня – раздетый до нижних портков и в стельку пьяный.
– Ну и сука же ты, Дунька! – злобно сказал он. – С бабкой повивальной я все-таки поговорил. У тебя нормальный доношенный ребенок, и не мог он родиться через такое время, тем более пацан. Как же ты, скотина, меня провела? Вижу же теперь – ни капли на меня не похож, зато с Николая Петровича будто срисован. Барский выб…к!
Он с остервенением ударил Дуню кулаком в лицо. Она упала на пол, и из ее носа алым потоком хлынула кровь. Но муж не останавливался и продолжал бить жену ногами по животу. Мрачное пророчество о своей будущей судьбе, высказанное Дуней барыне в бане, начало сбываться. Изо всех сил стискивая зубы, чтобы не разрыдаться, Дуня терпела дикую боль. Словно чувствуя неладное, ребенок в люльке залился горьким плачем. «Уж лучше бы барыня действительно убила меня тогда», – подумала Дуня, украдкой роняя слезы на грязный пол.
Николай сидел в кабинете, молча уставившись в одну точку. Лист бумаги перед ним был чист. Чернила на пере давно засохли, и Николай не сразу вспомнил, чего хотел написать. Наконец, он потихоньку пришел в себя и принялся набрасывать проект каменного дома, который должен прийти на смену деревянному. "Только для кого все это?" – с горечью подумал Николай. И все-таки он не мог забросить дела. Несмотря на постигшее его несчастье, хозяйство не пострадало, и этой осенью после отличного урожая богатства его еще больше возросли.
В дверь осторожно постучала ключница.
– Барин, может, чего покушаете?
– Не хочу, Пелагея, – мрачно ответил Николай.
– Барин, все-таки откушайте, а то, не дай бог, захвораете. Дело ли – раз в два дня обедать, или чего всухомятку перехватить.
Николай строго посмотрел на ключницу, и та, оробев, замолчала и собралась уходить, но тут взгляд его смягчился.
– Ладно, Пелагея, пришли мне сюда в кабинет немножко водки, грибков солененьких и огурчик.
Через пять минут толстая рябая Агафья принесла поднос с заказом и молча расставила выпивку и закуски перед хозяином. Пелагея вошла с ней, затем отослала по другим делам. В очередной раз глянула на стоящий перед барином дагеротип, перевязанный черной лентой, с изображением молодой женщины и двух девочек. Пока барин пил водку и закусывал, ключница украдкой смахнула слезу и перекрестилась.
– Царствие им небесное, Наталье Павловне, Анне Николаевне и Татьяне Николаевне! Да ведь год уже прошел, барин! На все воля божья. Вы бы хоть немного повеселели, не век же вдовцом оставаться. Сколько черного люду язва скосила, а барыня-то покойная с барышнями такие нежные все были, худенькие, где ж им было перед заразой устоять! Отец Серафим и тот скончался, царствие ему небесное, и детей его половина. Феофан его в городе тоже вон помер. Только не от хвори. Письмо на днях пришло попадье от Дуньки. В какую-то пьяную драку ввязался, дружки его в Волге утопили, теперь в Сибирь их пошлют. Пишет Дунька, через неделю Феофана нашли, волной выбросило. Весь распух, рыбы обглодали. Сразу и похоронили, попадье написать некогда было.