Впрочем, моя бабушка знала наперед: в один прекрасный день ему станет ясно, что эти посадки вместе не уживаются, многие семена, посаженные не в срок, вообще не дают всходов, нежные, бархатистые стебельки огурцов на корню гибнут под коварным натиском картофеля и моркови, петрушку забивают цепкие сорняки, а всякие вредители запросто могут сожрать молодые завязи. Но она запаслась терпением. Не стала его отговаривать. Это все без толку. Дожив до семидесяти лет, она понимала, что вправить человеку мозги может только время.
Спустившись из кабинета в кухню, чтобы выпить чашку кофе, папа увидел, что Бакли тащит из подвала коробку со старой ветошью.
— Чегой-то у тебя там, Фермер Бак? — По утрам он всегда пребывал в благодушном настроении.
— Да вот, хочу подвязать томаты, — ответил мой брат.
— Неужто пошли в рост? — Отец остановился посреди кухни.
Он спустился босиком, в синем махровом халате. Бабушка Линн каждое утро заряжала для него кофеварку. Сделав маленький глоток, он посмотрел на сына сверху вниз.
— Сегодня утром проверял. — Бакли сиял от удовольствия. — Листья раскрываются, как кулачки.
Папа стоя прихлебывал кофе и пересказывал этот разговор бабушке Линн, когда через кухонное окно вдруг заметил, какие вещи Бакли вытащил из коробки. Это была моя одежда. Моя одежда, которую Линдси перебрала по одной вещице, чтобы оставить себе что-нибудь подходящее. Моя одежда, которую бабушка, вселившись ко мне в комнату, потихоньку запихнула в коробку, воспользовавшись папиным отсутствием. Эту коробку она потом отнесла в подвал и мелко надписала сверху: «Не выбрасывать».
Кофейная чашка опустилась на стол. Папа вышел на заднее крыльцо и окрикнул Бакли.
— Что случилось, пап? — Моего брата встревожил отцовский тон.
— Это носила Сюзи, — на ходу проговорил мой отец.
Бакли держал в руке мое черное платье из бумазеи.
Отец подошел вплотную, вырвал платье у него из рук, а потом, не говоря ни слова, подобрал и все остальные вещи, которые Бакли успел вывалить из коробки. Когда он молча шагал к дому, задыхаясь и прижимая к груди ворох одежды, от него летели искры.
Только я одна видела это в цвете. У Бакли кожа возле ушей, на скулах и подбородке пошла оранжевыми и пунцовыми пятнами.
— Жалко, что ли? — спросил он.
Это был удар в спину.
— Почему нельзя этими тряпками подвязать рассаду?
Отец обернулся. Его сын стоял посреди возделанного клочка жирной, рыхлой земли, утыканной хилыми ростками.
— Да как у тебя язык повернулся?
— Ты все-таки сделай выбор. А то получается несправедливо, — сказал мой брат.
— Бак? — Не веря своим ушам, отец еще плотнее прижал к груди ворох платьев.