— Пропустите, — сквозь толпу протолкалась Марьяна-ведунья. Нагнувшись над окровавленной Яминой, быстро ее осмотрела, пощупала, принялась расстегивать платье: — Ее нужен воздух, расступитесь!
— Беременная, что ли… — пробормотала она так тихо, что слышала одна Глаша.
Глаша помогла справиться с пуговицами, при этом незаметно вытащила из-под рубашки лоскутки от мячика. Почему-то из всего увиденного он больше остального поразил ее.
Кто-то принес воды, плеснули в лицо, дали попить. Едва придя в себя, на посыпавшиеся со всех сторон вопросы Ямина отвечала слабым голосом, запинаясь:
— Не помню, как тут оказалась… Он набросился из темноты… Схватил… Ах, как больно!.. У него клыки, волчьи…
— Так волк, что ли?
— Нет, — помотала она головой, — человек!.. Он меня… Ох-х, не могу сказать!.. И укусил, клыками своими укусил — в шею и сюда… — и, прижав к шее дрожащее пальцы, подтянула другой рукой юбку, обнажив кровоточащую рану на ноге.
Над поляной пронесся общий вздох-стон.
— Кто?! — заорали мужчины, сжав кулаки.
— Да что ж это за нехристь? — охнули бабы, прикрыв в ужасе ладонями рты.
— Это… — прошептала чуть слышно пострадавшая. Все подались вперед, силясь расслышать. — Это… — повторила она с волнением в голосе, несколько громче. — Это тот иностранец, что гостит в усадьбе барона…
Это услышали все.
И, словно в подтверждение, небеса разразились громом. И молнией. Дважды.
Хлынул ливень, и застывшие в страхе люди увидели, как струи дождя полились сверху, сквозь листву деревьев им на плечи, на головы, окрашивая белые рубахи и светлые платки в красноватый цвет. Алые капли падали, алые разводы растекались по загорелой коже, по темнеющей на глазах материи…
— Это знак! Это проклятье свыше! — истошно закричали в толпе, до того оцепенело молчащей.
— Это наказание за то, что крещеные люди приютили у себя чертово отродье! — поддержал еще один визгливый голос.
— Убить его! На костер! Удавить! Утопить! — наперебой взорвалась криком толпа.
Зарычав, рассвирепевший народ гурьбой двинулся прочь из сада, с окровавленной якобы жертвой остались лишь три старушки, знахарка и Глафира.
Последняя, отойдя в сторонку, разжала кулачок и воззрилась на лежащий на ладони клочок измазанной красным кожицы.
— Свиной пузырь? — прошептала она. — И… — лизнув палец, — клюквенный соус, кислый!
Вновь зарядил дождь, и вновь под серебристым покровом Феликс не заметил, как исчез из вида итальянец.
Поднявшийся ветер свистел в кронах, деревья раскачивались, скрипели ветви. То и дело грохотал гром.
В очередной белой вспышке Феликс увидел…
На открывшейся поляне стояла толпа народа, ощетинившись вилами, косами и топорами. Чадили тусклые факелы. У мужиков, что впереди, горели безумием глаза, от них валил пар, капли дождя отскакивали брызгами от потных загривков, широких плеч.