Пока выбрались из завалов, вконец измучились. Попали в лесное болото, затрещал лед под ногами. Тело в испарине, холодная вода точно ножом режет. Оба опять насквозь промокли. Долго еще не стихали выстрелы, немцы обстреливали завалы, лес. Наверное, решили, что там движется целый отряд партизан.
Всю ночь шли лесом. Марко все чаще присаживался отдохнуть и всякий раз невольно спрашивал себя: а вернется ли к нему прежняя сила, когда ни усталость, ни голод и холод не брали его?
Ночью, да еще туманной, сырой, шум поезда далеко слышен, и потому им казалось, что они не столько продвигались вперед, к цели, сколько плутали между деревьями.
Болота оттаивали, в деревьях бродили соки, всюду дразнящие приметы весны. Густые испарения лесной прели будоражили грудь, туманили голову, напряженно билось сердце.
- Теперь мы спасены, - сказала с облегчением Текля.
- Оторвались от противника, - подтвердил Марко.
Через заросли шли напролом, а овражки, низинки обходили: надоело лазать по болотам, непосредственная угроза теперь миновала.
Рассвет застал их в густом ельнике в лесной глухомани. Расположились над яром на толстенных корнях. Впервые за все дни почувствовали себя в безопасности. Решили сделать привал. Заботливая семья, что обогрела, подкрепила партизан, придала им силы на трудный переход.
Из-под бугра бил родничок, вода тихо струилась по узкому ложку. У Марка посоловели глаза, и он, бессильно привалившись к дереву, мгновенно забылся. Текля наломала веток, выстлала логовище, бережно уложила Марка, он не почувствовал этого, хотя на руку намотал ремень автомата. Нагребла сухого хворосту, чтобы не было дыма, набрала ветролома - развела костер. Сама принялась месить тесто, усевшись на корень, над родничком.
Горячее варево кипело в котелке. Нарезала и опустила в кипяток четыре картофелины, ароматный дух живицы и лука стлался по лесу. Текля варила галушки. Легко сказать - разожгла костер: сырой валежник разгорался плохо, вволю наглоталась горького дыма.
Пока готовила обед, прошло немало времени. Жаль было будить Марка. Он лежал так близко от огня, что ватник дымился паром, на нем опять проступило темное кровяное пятно.
Костер разгорался вовсю, потрескивала живица, еловые ветки горели жарко, без дыма.
Марко наконец проснулся. Жмурясь на огонь, он наслаждался пахучим варевом, поглядывал на разрумянившуюся у костра подругу. Пороскошничали славно, сытно пообедали, еще и закусили мочеными яблоками.
Марко воспрянул духом - куда девалась недавняя беспомощность.
Текля подбросила еловых веток в огонь (к слову сказать, ель дерево хрупкое, очень легко ломается), повернула Марка спиной к огню, чтобы просушить одежду, и он опять заснул. Текля перемыла кислушки, груши, сливы, залила водой, поставила на огонь. С болью глядела на пожелтевшее, бескровное лицо, такое дорогое ей, милое, сейчас по-детски простодушное. Успевала и за костром присмотреть, и обсушиться, и заплатку положить... Лесная глушь навевала сонливость, и она не заметила, как прикорнула на сосновых ветках возле Марка.