Солдаты выбрасывали из машин тулупы, одеяла, подушки, валенки. Одевали закоченевших людей, закутывали ребятишек.
Дети доверчиво жались к людям в пропахших табаком и потом полушубках.
Девчата помогали санитарам перевязывать раненых, а те, разгоряченные боем, казалось, не чувствовали холода. Раненый боец участливо всматривается в бледное, привлекательное лицо Кучеренковой Ирины:
- Какая ты худенькая!
- Когда зимой хлеб молотили, в пазухе зерно домой тайком носила, простудилась...
- Теперь поправишься...
И столько теплоты было в его словах, что девушка в тон ему ответила:
- Могло быть хуже...
Мол, если бы вы не освободили нас. Слава вам!
Санитар вытер спиртом сочившуюся кровь, залил рану риванолом, перевязал, забинтовал ногу и Химе Кучеренко, да еще наказал, чтобы наведывалась, когда в село прибудет санчасть.
Хима горевала:
- Придет весна, как я огород копать буду? На селе калек и без меня хватает...
Скупые на слова старики в беспамятстве обнимали солдат - дорогие сыночки, избавили наши седые головы от надругательства.
Люди возвращались в сожженное село, старики без шапок, с просветленными лицами несли на руках детишек, уговаривали женщин не отчаиваться.
...В разбитые окна сечет стужа, на скамье смертный убор - расшитый разноцветными нитками рушник, на рушнике, в белой рубашке, с веночком на голове, с восковым крестиком в руках, под кисейным покрывалом лежит мальчик.
Односельчане принесли его в хату - как согнулся, упав, так и закоченел на снегу - легкий, изошел кровью. Положили на теплую лежанку, чтобы оттаял, не могли иначе расправить. В живот фашист всадил пулю, в ноге рана и в боку две.
Жалийка, поседевшая, убитая горем мать, тихо плакала, перебирала закостеневшие пальчики, гладила ножки, - и зачем я тебя на свет родила не ко времени? И за что ты, боже, наказал меня? Или я кого обидела? Моя ты травиночка, не дали тебе дорасти, доучиться, наглядеться на белый свет. Как же ты ждал наших освободителей, а когда они пришли, ты уже на лавке лежал. Рученьки мои трудовые, косарик мой дорогой. И что я теперь отцу скажу? Ночь просидела в четырех стенах - ни одна не отзывается...
Красные бойцы обступили гроб, склонили головы. Суровые лица, запавшие глаза. Горе матери передалось воинам, пальцы судорожно сжимали автоматы.
Только есть ли во всем свете сила, способная помочь материнскому горю? С сердцем, опаленным гневом, бойцы выступали в поход.
4
Среди рева пушек нежным материнским сердцем ты услышала слабый детский плач.
Умирала сраженная вражьей пулей Федора Харченко. Грудной ребенок, посинелый, застывший, лежал рядом.