- Весь мой род ликвидирован! Отца моего по миру пустили! Я узнаю отцовы балки на колхозной кладовой, на колхозной конюшне! Луг отрезали, лес отняли, землю поделили, волов, лошадей забрали! Я каждый день ходил, смотрел - эти балки мне душу переворачивали!
Вспомнил он и ненавистное имя Мусия Завирюхи, который был тогда председателем комбеда, свирепо посмотрел на Теклю, - пусть, мол, делает надлежащие выводы. Кто не помнит - в свое время Селивон обзывал Теклю контрой, а теперь вот - большевичкой. Добра не жди, молодица.
- Ежели мы теперь имеем молотилку, кого за это благодарить? продолжал Селивон перечислять свои заслуги. Родион Ржа о Селивоном ночью разобрали молотилку и спрятали в соломе, теперь с Тихоном собрали, пустили в дело.
Люди хмуро молчали: то бы цепами молотили хлеб по токам целую зиму, перепало бы что-нибудь и себе, а теперь для рейха молотить придется.
Зато комендант благосклонно поглядывал на старосту и Родиона - разве этого недостаточно? Не приходится говорить, что и Тихона начальство своим вниманием не обошло.
Кто уговорил Перфила укрыть от Мусия в лесу лошадей?
Каждый случай, которым похвалялся Селивон, ставя его себе в заслугу, переворачивал душу буймирцам. Но они слушали молча, как бы равнодушно, научились скрывать свои мысли и чувства. Только все больше мрачнели, видя, как улыбается Шумахер. В памяти всплывали лживые уверения Перфила: мол, отбился от лагеря, был окружен, ничего не оставалось, как гнать лошадей обратно.
Сколько лет Селивон носил за пазухой камень, таился от людей, прикрывался на собраниях громкими словами, лебезил перед начальством. Садовник Арсентий напоминает слова Мусия Завирюхи: если бы у врага на лбу росли рога, его легко было бы распознать. А то сидит такой изверг с тобой за одним столом, ест, пьет, веселится, на собраниях ратует за расцвет новой жизни, как ты его распознаешь?
Теперь-то поумнели люди, да не поздно ли? Скрытые враги сами себя выдали. Селивон разошелся, вспоминает, как его советская власть угнетала, давила, как он страдал, мучился... И комендант, ясное дело, внимательно слушает, мотает на ус, может, даже командованию расскажет о нем, почем знать, какие милости ждут Селивона. Богатый хутор в степи маячит перед старостой, волны ходят по буйной пшенице - приволье, роскошь - родовая земля! Разве может комендант забыть, кто его с хлебом-солью встречал, в дом зазывал, потчевал. Сажал под портретом фюрера, увешанным расшитыми рушниками. Комендант был доволен, сфотографировал хату, усадьбу, похвалил Селивона. Неужели староста не знает, кого где посадить, а старостиха Соломия с дочкой Санькой не знают, кому и как угодить?