Староста душой скорбит - породистое стадо коров не удалось перехватить, Мусий Завирюха с Павлюком отправили его на восток, да, надо надеяться, где-нибудь перережут им дорогу.
От этих слов защемило у Текли сердце. Только ли у нее? Люди молили судьбу, чтобы отвела вражью руку, защитила честных людей в пути, оберегла от напасти.
Селивон бил себя кулаком в грудь, взывал к людской справедливости:
- Я двадцать лет под трепетом жил!
Порой, если уж не было никакой возможности перекинуться словом, люди обменивались выразительным, взглядом с Теклей. Односельчане теперь жались к ней, будто к родной матери. Только остерегаться приходится, чтобы Селивон не заметил, как мила, как дорога людям эта молодая женщина, не то сживет со свету.
Заметив движение среди девчат, Селивон покосился на Теклю, - небось на старосту нашептывает, - и прикрикнул на молодицу:
- Текля! Ты знаешь, кто ты есть? Ты есть враг немецкой власти! Активистка! На выставку в Москву ездила? Где твой медаль? Почему не нацепила? Теперь тебе раз в три месяца пустозвонить и то много! Погоди, я еще доберусь до тебя!..
При самом, коменданте стращал, чернил молодицу, пусть знают, какая это опасная женщина. Текля поняла, куда клонит староста, хочет навлечь на нее беду, и потому не стала таиться, спокойно ответила, хоть и перехватило дыхание:
- Мы все были активистами!
Не испугалась коменданта, по старой привычке осмелилась перечить старосте, чертова баба!
Пристало ли старосте терпеть такую строптивость? Не те времена, когда на смех поднимали, высмеивали Селивона на собраниях. Давно пора прибрать к рукам ненавистное бабье отродье, стереть с лица земли; опять-таки и без них не обойдешься! Селивона в жар кидало, в голове мутилось. Чтобы он не слышал больше их голосов! Кончились времена, когда бабы хотели миром заправлять. Пускай теперь на рот замок повесят!
И староста разразился бранью. Теклю распутницей назвал, поганым отродьем, сквернословил, поносил, и женщины должны были выслушивать это, терпеть, ведь со старостой в спор не вступишь, посмей только возразить, у него расправа короткая, немецким подголоском стал. Терпите, люди, обиду, терпите надругательство. Куда податься, где искать помощи? Бесправные теперь, кованый сапог наступил на душу. Да разве угаснет тяга к свободе, добытой в светлые годы? Сидели молча, погруженные в свои невеселые думы.
А Селивон не мог угомониться, угрожал загнать Теклю "дальше солнца", женщина и не рада была, что вздумала с ним пререкаться. Еще не привыкла спускать обиды и оскорбления, да, видно, придется. Селивон твердой рукой наведет порядок на селе - комендант имел возможность в этом убедиться, видя, как староста разговаривает с подчиненными. Комендант сказал несколько слов Селивону, тот даже просиял от столь высокой милости. И тут же объявил о новшестве, которое вводит немецкое командование: отныне наше хозяйство будет именоваться не "Красные зори", а хозяйство No 3, и председателем этого хозяйства, согласно приказу коменданта, теперь опять будет Родион Ржа, а завхозом Игнат Хоменко, потому как их советская власть преследовала, отстранила от работы, со свету сжить хотела, - нахваливал своих дружков-приятелей староста. Как не помнить Родиона? Известный на всю округу горлопан сидел сейчас с Игнатом Хоменко на передней скамье. Оба умильно таращились на коменданта, но за стол их теперь не посадили, там комендант Шумахер развалился в кресле, управляет собранием, а Селивон действует по его указке, стоя.