— Зачем мы здесь? — говорит Александра. — Что нам здесь надо?
— Так нам суждено,— говорит Милдред.
— Вы будете аббатисой, Александра,— говорит Вальбурга.
— А Фелицата?
— Ей суждено спать с иезуитом,— говорит Милдред.
— Из молодых монахинь многие смотрят ей в рот,— говорит Вальбурга.
— Она их умасливает своей тошнотворной пропагандой,— свысока бросает Александра.— Любовь и свобода у нее с языка не сходят, и ведь будто о себе речь. А на самом деле Фелицата любить не может. Какая там любовь. Ей не то что любить, ей и ненавидеть-то страшно. А любовь не терпит слабодушных. И что она смыслит в свободе? Кто ее когда угнетал, мечется как угорелая: к обедне опаздывает, в шесть утра чуть не дремлет и вообще соблюдает Часы кое-как. Кто не привык обуздывать себя, тому свобода не под силу.
— Зато свою укладку аккуратно содержит,— говорит Милдред.— Там у нее все в таком порядке.
— Укладка Фелицаты — точная мерка ее любви и свободы,— говорит Александра, вскорости аббатиса Круская.— Укладка — ее альфа и омега, само собой, что и эпсилончик, ее йота и омикрон. И все ее разговорчики, и слюнтяй иезуит, и потупленные ресницы — все из той же укладки, это ее нравственный якорь, ее магнитный полюс. Если ее изберут — конец аббатству. И много у нее сторонниц?
— Сторонниц хватает, ее самой не хватит,— говорит Милдред.— Недоберет она голосов.
Вальбурга говорит напрямик:
— Судя по утренним данным, она уже может рассчитывать на сорок два процента.
— Это крайне тревожно,— говорит Александра,— учитывая, что быть аббатисой Круской суждено мне.
Она остановилась, и обе монахини с нею. Она обращена к ним лицом и приковывает их взгляды, ибо она как маяк.
— А если судьба моя не сбудется, значит, моя мать зря мучилась родами и вообще непонятно, зачем я здесь.
— Поутру у послушниц был разговор о Фелицате,— говорит Милдред.— Ее видели из окна между хвалитнами и Первым Часом, она бежала по саду. Говорят, на свидание.
— Что послушницы, они же не голосуют.
— Но мыслят так же, как молодые инокини.
— Разговор записан?
— Все в порядке,— говорит Милдред.
Вальбурга говорит:
— Надо что-то делать.
Лицо у Вальбурги серо-зеленого оттенка, продолговатое и гладкое. Нужно, чтобы аббатисе было за сорок, но Вальбурга, которой как раз пошел пятый десяток, хочет лишь, чтобы избрали Александру, а сама она пусть бы осталась приорессой. Вальбурга сильна: когда она приняла постриг, к достоянию монастыря прибавился кусок Лондона — часть Парк-лейн с видом на Роттен-роу плюс прилегающие конюшни, которым цены нет. Она черпает силы в своем девственном сердце, закаленном долгим искусом юности, когда ее носило по ночным дворикам английских университетов и общежитиям европейских институтов из постели в постель. И всегда она стояла на том, что богатая женщина скорее убережет сердечное целомудрие. В любовники она брала только ученейших людей, иной раз и неказистых, но не ниже профессора: ее пленяли солидные знания. И каждый раз она чувствовала, что приобщается к науке, как бы впитывает ее.