– Но что ecть истина в политике,– готворил Фильмус,– вернее, что есть политика -литература или наука? Для Маркса и Ленина это наука… А для Сталина и Троцкого – литература… Детектив. Да пожалуй, и для Хрущева… Для Хрущева политика – фольклор…
– Как!– кричал уже Бительмахер.
– Ужасный путаник,– сказала Ольга Николаевна.
– Я поясню,– ответил Фильмус (пожалуй, спирт действовал на всех в полную силу).– В литературе противоположная истина не ложь, а другая истина… Вот так… Установки вместо принципов…
– Политический фрейдизм!– крикнул Бительмахер.
– Если угодно,– ответил Фильмус.
Они явно запутались, я же был спокоен. Как человек менее цельный, я был вхож в разные компании и был уверен в неизбежности скандала, которым обычно полемика тех лет оканчивалась.
– Я хочу заметить, что Сталин и Троцкий люди одного плана, люди улицы,– сказал Фильмус.
– Как? – побагровев крикнул Бительмахер, безусловно не расслышав или не поняв слов Фильмуса.– Троцкий… Лейбл Троцкий… Ох,– совсем побагровел уж, сжал кулаки Бительмахер,– если б я поймал когда-нибудь раньше Лейбла Троцкого за ногу, я б ему выдернул… – и он выразил желание оскопить Троцкого, но сформулированное в грубой форме одесского грузчика-балагулы. То есть попросту сказал грубость такую неожиданную и крайнюю, что даже перекрыл сказанную при женщине, при Ольге Николаевне, грубость Платона Шусева.
После этого он опустился на стул и сидел так, тяжело дыша. Краска отлила с лица его, и оно, наоборот, побелело.
По идее приближался конец моего пребывания в этой компании. От Арского меня в сходной ситуации выгнали, от Илиодора я сам убежал, нанеся и получив несколько ударов (вернее, если помните, ударить я не осмелился и лишь нелепо намылил журналисту Орлову морду пепельницей). Но ныне наглядно сказалось полное изменение моего положения. Вместе с Фильмусом я перенес на диван быстро, буквально на глазах раскисшего Бительмахера, у которого приступ ненависти к Троцкому отнял последние силы, затем с достоинством попрощался и вышел.
Ночь была теплая. На бульварах уже отцвела черемуха и сирень, но запахи не исчезли, подобно призракам возродились они в ночи, запахи, которые всегда вселяют в меня чрезвычайное беспокойство. Я пристал к какой-то одинокой девушке, чего раньше никогда б себе не позволил. Однако, поскольку из-за крайне малого срока, прошедшего после перемен, внешний вид мой остался прежний, изнеможенный и слабосильный, девушка не только не пошла мне навстречу в моих поползновениях, но, что того хуже, вовсе не испугалась меня, грубо выругала, а когда я проявил настойчивость, размахнулась. Но тут-то я изловчился и крепко схватил ее за руку, сильно, по-мужски сжал и сказал, криво улыбнувшись: