Я носился по всему берегу, кричал и звал. И далеко впереди увидал — за вершину холма уходит табор. И тут во мне заговорила мудрость друга. Не догоняй. Отпусти. И моя мудрость подсказала мне: теперь плачь. И я заплакал.
Я плакал три дня, а на четвертый притих. Много месяцев я не ходил больше на берег. И во все годы, что прошли с тех пор, никогда со мной не бывало ничего похожего. Я прожил хорошую жизнь, была у меня отличная жена, хорошие дети и ты, Том, ты. Но верно тебе говорю, никогда больше не знал я такой тоски, такого неистового, бешеного отчаяния. Никогда и от вина так не пьянел. Никогда больше так не рыдал. Почему это, Том? Почему я тебе это говорю и что это было такое? В далеком детстве, когда был я еще невинный младенец, ничего не знал и не понимал. Как же так: все другое понемногу проходит, забывается, а вот его я помню? Господи прости, ведь я иной раз не могу вспомнить лица твоей милой бабушки, а вот его лицо там, на берегу моря, опять и опять перед глазами. Почему опять мне видится, как мы валимся наземь и земля сама поднимается нам навстречу и принимает буйных жеребят, ошалелых от изобильной сладкой травы и от нескончаемых солнечных дней впереди?
Старик умолк. Потом прибавил:
— Говорят, секрет мудрости в том, чтоб не все досказывать до конца. Больше я ничего не скажу. Не понимаю, почему я и это рассказал.
— Зато я понимаю, — отозвался Том из полутьмы.
— Ой ли, паренек? — переспросил старик. — Ладно. Когда-нибудь ты мне это растолкуешь.
— Да, — сказал Том. — Когда-нибудь.
Они прислушались к дождю, что стучал в окна.
— Ты счастлив, Том?
— Ты ведь уже спрашивал об этом, дедушка.
— И опять спрашиваю. Ты счастлив?
— Да.
Молчание.
— Так значит, это — лето на морском берегу, Том? Волшебные семь дней? И ты пьян?
Том долго не отвечал и наконец только и сказал:
— Дед…
И молча кивнул — один только раз.
Старик откинулся в кресле. Он мог бы сказать: это пройдет. Мог бы сказать: это не надолго. Многое мог бы он сказать. Но только и промолвил:
— Том?
— Да, сэр?
— Ах, черт! — вдруг закричал старик. — Черт, дьявол! Пропади оно все пропадом! — Тут он умолк и задышал ровно, спокойно. — Ну, вот. Экая сумасшедшая ночь. Не мог я напоследок не завопить. Просто не мог, малыш.
И наконец под шум ливня оба уснули.
С первым проблеском рассвета старик тихо, осторожно оделся, подхватил свой чемодан и, наклонясь, ладонью коснулся щеки спящего юноши.
— Прощай, Том, — шепнул он.
И стал в сумраке спускаться по лестнице туда, где упорно, неустанно лил дождь, и вдруг увидел — у нижней ступеньки ждет друг Тома.