— Держи вора! Держи вора!
За ужином мы ели рагу из телятины по-цюрихски с жареным картофелем. Еще в дороге мы начали спор о том, может ли успех внушить художнику презрение к публике. Рёзхен как-то рассказывала мне о концерте Сержа Генсбура>[134] в Париже, на котором публика тем восторженней аплодировала ему, чем презрительней он вел себя по отношению к ней. С тех пор этот вопрос не давал мне покоя и постепенно трансформировался в более широкую проблему: можно ли, состарившись, не проникнуться презрением к людям? Юдит долго пыталась опровергнуть тезис о связи между творческим успехом и презрением к публике. После третьего бокала фандана>[135] она сдалась:
— Да, ты прав, Бетховен в конце концов оглох. Глухота — это высшая форма презрения к окружающему миру.
В своей одноместной монашеской келье я спал как убитый. На следующее утро мы рано тронулись в путь. Когда мы выехали из Готардского туннеля, зима осталась позади.
Мы прибыли около полудня, остановились в отеле у озера и пообедали на застекленной, прогретой солнцем веранде с видом на разноцветные лодки и яхты. Я немного волновался при мысли о предстоящем чаепитии с Тибергом. Из Локарно в Монти ведет канатная дорога. На середине пути, где вагончик, едущий вверх, встречается с вагончиком, едущим вниз, находится станция со знаменитым местом паломничества: церковью Мадонна дель Сассо. До церкви, не очень красивой, но очень живописно расположенной, мы шли по Крестному пути,>[136] усыпанному крупной галькой. На оставшуюся часть подъема у нас не хватило духу, и мы сели в вагончик.
Пройдя по извилистой улице до дома Тиберга у маленькой площади с почтовым отделением, мы очутились перед трехметровой оградой, спускающейся к улице и увенчанной кованой чугунной решеткой. Судя по павильону на углу, по деревьям и кустам за решеткой, дом и сад располагались на возвышенном месте. Мы позвонили, открыли массивную дверь, поднялись по ступеням в палисадник и увидели перед собой скромный трехэтажный дом, выкрашенный в красный цвет. У входа стояли садовый стол и стулья, похожие на те, что можно видеть в летних пивных ресторанах. Стол был завален книгами и рукописями. Тиберг снял с себя верблюжье одеяло, в которое кутался, и пошел нам навстречу энергичной походкой, немного подавшись вперед, высокий, с густыми белыми волосами, короткой ухоженной седой бородкой и кустистыми бровями. На носу у него были узенькие очки для чтения, поверх которых он с любопытством смотрел на нас своими карими глазами.
— Дорогая фрау Бухендорфф, как хорошо, что вы вспомнили про меня! А это ваш дядюшка? Добро пожаловать на виллу Семпреверде! Мы с вами уже встречались, сказала мне ваша племянница. Нет, подождите! — остановил он меня, когда я уже собрался ответить. — Я сам вспомню. Я как раз работаю над своими воспоминаниями, — он указал на стол, — и с удовольствием тренирую память.