Эгерт не без удовольствия осознал, что противник достоин внимания и победа будет нелёгкой — но тем более почётной. В глубине души он горько пожалел, что вокруг нет зрителей и некому оценить его блестящие импровизации — но в этот момент в атаку пошёл незнакомец.
Солль еле успел увернуться; все его семнадцать защит заметались, беспомощно сменяя друг друга. Удары ложились один на другой — неожиданные, коварные, безжалостно сильные, и бешено сопротивляющийся Эгерт не раз видел сталь у самого своего лица.
Потом так же внезапно всё кончилось — незнакомец отступил на шаг, будто желая получше рассмотреть Эгерта с головы до ног.
Солль тяжело дышал; мокрые волосы прилипли к вискам, по спине стекали струйки пота, а рука, держащая шпагу, гудела, как медный колокол.
— Неплохо, — выдохнул он, глядя в прозрачные глаза, — что ж вы сразу не признались, что вы — учитель фехтования, вышедший на покой?
С этими словами он ринулся вперёд, и, будь у этого поединка свидетели, они без колебаний подтвердили бы, что таких блистательных комбинаций рубака-Солль не выдавал ещё никогда.
Он скакал, как кузнечик, нападая одновременно справа и слева, сверху и снизу, продумывая партию на двадцать ходов вперёд, он был скор и безупречен технически, он находился в пике своей формы — и ни разу не добился успеха, хотя бы крошечного.
Все его удары попадали будто в каменную стену — наверное, нечто подобное ощущает телёнок, впервые сразившийся с дубом. Ни одна из комбинаций не доведена была до конца — противник, будто зная мысли Солля наперёд, выворачивал его затею наизнанку, переходил в контратаку — и Эгерт ощущал его клинок то у груди, то у живота, то у лица. Солль узнал, наконец, свою собственную игру со студентом — кошки-мышки; ясно было, что Эгерт вот уже добрый десяток раз мог быть убит — но зачем-то оставлен в живых.
— Интересно, — прохрипел он, отпрыгнув на два шага, — хотелось бы мне знать, кому вы продали душу… за ЭТО…
— Страшно? — спросил незнакомец. Это были его первые слова с начала поединка.
Эгерт смотрел на него — невиданной силой наделённого старика, равнодушного, с изрезанным морщинами лицом, с огромными холодными глазами без ресниц. Незнакомец даже не запыхался — дыхание его оставалось ровным, как и голос, как и взгляд:
— Страшно?
— Нет, — отозвался Эгерт презрительно, и светлое небо свидетелем, что это была чистейшая правда — даже перед лицом неминуемой, казалось, смерти Эгерт не испытывал перед ней трепета. Незнакомец понял это; губы его растянулись, как тогда, в трактире:
— Что ж…
Шпаги, зазвенев, скрестились; незнакомец сделал едва уловимое круговое движение клинком — и Эгерт болезненно вскрикнул, тут же решив, что ему вывернули кисть. Пальцы его разжались сами, и фамильная шпага, описав в сером небе дугу, бесславно шлёпнулась на груду прошлогодних листьев и утонула в них.