— В бигмаке, по-моему, грамм семьдесят жиров, — сказал Бен.
— Ну, жиры, насколько я понимаю, — это часть жизни, — ответила тетя Зои. — Смерть и жиры, знаешь ли. И все прочее.
— Мы в последнее время едим все больше злаков, — сказала мать Бена. — Я пытаюсь уменьшить количество потребляемых нами жиров примерно вдвое.
Тетя Зои смотрела на кипящих омаров, лицо ее выражало аппетит и раскаяние.
— А еще я увлеклась кускусом, — продолжала мать Бена. — Готовить его легко, да и приправ к нему существует многое множество.
— Я понимаю, — сказала тетя Зои. — Понимаю, что правильное питание — вещь хорошая. Просто мне не хочется… не знаю… обзаводиться навязчивыми идеями, наверное, так.
— Ну, знаешь, не обязательно же делать из всего навязчивую идею, — сказала мать Бена.
Тетя Зои усмехнулась.
— Самое трудное на свете — достичь равновесия, — сказала она.
И взглянула на Джамаля — весело и беспомощно. Она была готова позволить ему обратиться в того, кто тревожится, всему ищет меру и говорит: ровно столько, и никак не больше. Одиннадцати лет материнства хватило ей за глаза. Теперь ребенком хотела быть она.
В лице Джамаля ничто не дрогнуло. Он покинул кухню, вышел через сетчатую дверь на веранду. Бен видел его в окно — разведшим в стороны длинные тонкие руки, глядящим в небо.
Мать Бена проследила за его взглядом, тоже увидела Джамаля, подмигнула сыну. Может быть, разглаживая его волосы, она почувствовала, к чему клонятся его мысли?
— Бен, лапуля, — сказала она. — Ты не займешься столом?
— Конечно, мам.
Он взял тарелки, столовое серебро, прошел в столовую. Здесь стоял длинный стол синего цвета, голые деревянные стены были расписаны летучими рыбами. Из гостиной доносился голос диктора, говоривший, что к океану идет стена огня. Накрывая на стол, Бен старался, чтобы ножи, вилки, ложки лежали строго параллельно друг другу.
Дядя Вилл приехал на следующее утро — с дружком. От одной этой мысли у Бена свело живот. Он наблюдал за ними сквозь окно наверху. И отколупывал ногтями чешуйки краски.
Приехали они в машине дружка, старом МС, которым Бен был бы не прочь порулить. Да только он в их машину не полез бы, ему не хотелось тереться задницей об их обшивку. Он наблюдал за тем, как они вылезают наружу, как его мать и тетя Зои встречают их посреди двора. Объятия, поцелуи. Дядя Вилл был высоким, с кроличьим лицом, — шибко умным, одетым в потрепанные джинсы и белую майку: ему не терпелось показать, что он владеет одним из тех фиглярских, неспортивных тел, которые лепятся посредством подъема тяжестей. Выдуманное тело, здоровенное, но ни на что не годное. Дядя Вилл выглядел как тренированный десятиборец, а сам скорее всего и десяти футов пробежать не смог бы. Дружок относился к профессорскому типу — прямоугольная голова, повадки душевнобольного, как будто музыка, от которой он отказался, так и продолжает звучать в его уме. На тощих ногах высокие спортивные ботинки со шнуровкой, а носков нет.