Джамаль не находил себе места. Он не мог сносить одиночество, не мог сидеть дома, не мог пойти к Кассандре, даже к ней, потому что теперь и там жила болезнь. Он мог быть с Делорес. Только это, одно, у него и осталось. Грубая, нисколько не красивая Делорес, которой было на все наплевать. Он мог быть рядом с ней. «Эй, малыш, — шептала она. — Давай, отымей меня здесь». Он имел ее в заброшенном доме на Одиннадцатой стрит, имел на кухне ее сестры, имел в конце перрона подземки. У Делорес были большие для тринадцатилетней девочки груди, сильные, узкие бедра, пухлое лицо с косоватыми глазами и жаркая влага между ног. Он проталкивался туда и терялся в ней. С Делорес он мог становиться никем, обращаться в жар, в подушки грудей, в запах блеска для губ и ванильных духов. Он не любил ни ее, ни подробностей ее жизни, ни фильмов, которые ей нравились, он любил теряться в ней. Любил быть внутри. Они делали это повсюду. На крышах домов, на причале, в который упирается Кристофер-стрит, в портале украинской церкви. Она кусалась, шептала его имя. Стискивала его зад и вталкивала в себя все сильнее, ей хотелось, чтобы он ушел в нее весь. А он ни о чем другом не думал. Когда ее не было рядом, он либо дрочил, либо прикидывал, где подрочить в следующий раз. Мысли о ней вели его от одного дня к другому. Однажды он сидел в больнице у постели спавшей матери, рядом никого не было, так он подрочил и там. Трудился, сунув руку в карман джинсов, а мать дышала через трубку — вдох, потом другой. Он был беспомощным. Жил этим желанием. Только один раз ему пришла вдруг в голову мысль, которая остановила его. Он и Делорес шли по Второй авеню, уже стемнело, можно было заняться этим в кустах парка Томпкинс-сквер, и Делорес повела его туда, но он ее остановил. Сказал, что там небезопасно. «Ну правильно, — ответила она. — А на ступеньках церкви было безопасно». Он настоял на своем. Бросил ее, ушел из парка. Она догнала его. Жаловалась, а ему нечем было оправдаться. Не мог же он сказать ей, что из парка видны окна Кассандры, так что делать это здесь он не может. Здесь он не может.
Включать свет Кассандра не стала. Сидела в темноте, курила, слушала музыку. Когда снизу позвонила Мэри, Кассандра нажала на кнопку домофона, впустила ее в дом и зажгла лампу, которая стояла на столике, опиравшемся когтистой лапой о пол. И темнота обрела медовое свечение, в котором плавали черные пятна. Кассандра отперла дверь и стала ждать. Она услышала шаги Мэри, различила запах ее духов. Сегодня ими были «Джой», три тридцать унция.