Ему было уже пятнадцать — старшеклассник, — однако он не повзрослел, а словно бы упрочился в своего рода угрюмом, затянувшемся детстве. Увлечений у него не было. Одежду он носил смешную — латаные расклешенные брюки и цветастые, слишком просторные рубашки. Единственные, кто водил с ним дружбу, — это горстка хиппи и хулиганов, слонявшихся вокруг школы, точно бездомные коты. Тодд был с ним достаточно обходительным, однако Сьюзен знала: на самом деле Билли ему не нравился. Нет, не так, Тодду нравились все. Билли он попросту не уважал. Считал его странноватым, чудным. Говорил: «По-моему, он чокнутый, твой братец».
— Из-за чего ругались? — спросила она.
— Какая разница? Разве причина так уж важна?
Он с силой затянулся. Лицо его казалось состоящим из заострений и пустот. Костлявые выступы носа и подбородка, скулы отсутствуют, губы напрочь отказываются приобретать хоть какую-то форму. Усыпанная прыщами кожа. Сьюзен боялась, что эта его незавершенность может сохраниться навсегда.
— У папы сейчас трудное время, — сказала она. — Столько всяких обязанностей. Я думаю, нам следует набраться терпения.
— Разумеется, — ответил Билли. — Шла бы ты в дом. Тут холодно.
— Ничего. Кстати, откуда у тебя сигарета?
— Я много чего делаю, о чем ты не знаешь. У меня своя жизнь, совсем другая.
Она кивнула.
— Пожалуй, я все-таки пойду, — сказала Сьюзен. — Ужасно устала.
— Ладно.
— Просто он иногда теряет власть над собой, — сказала Сьюзен. — Но, по-моему, папа меняется к лучшему. Старается. Нужно просто потерпеть.
— А ты не заметила, что вещей он не ломает? — спросил Билли. — Я раньше тоже так думал. Что он просто теряет власть над собой. Но после сегодняшнего скандала мне попалась на глаза стеклянная курочка, та, что на подоконнике стоит. И знаешь? Сколько я себя помню, она всегда была у нас, стояла на самом виду, и он ни разу ее не тронул. Так что я начинаю думать, знаешь ли, что ему хочется причинять нам боль. Он понимает, что делает. Если бы он и вправду терял власть над собой, то давным-давно расколотил бы этого куренка.
— Он тебя ударил?
— Папочка? Ну что ты. Он меня отродясь пальцем не тронул.
— Билли, выйди сюда, на свет.
— Я в полном порядке.
— Что случилось? Расскажи.
— Ну, получил пару оплеух. Ладонью. Очень похожих на поцелуи.
— Выйди на свет. Я хочу посмотреть.
— Забудь, — сказал он. — Я действительно в порядке. Но хочу тебе кое-что сказать.
— Что?
— Рано или поздно я его убью, и мне не хотелось бы, чтобы, когда я это сделаю, люди говорили, будто я утратил власть над собой. Хорошо? Я убью его, но больше никому вреда не причиню и ничего не разобью, не сломаю. Погоди. Мне нужно, чтобы ты поняла. Чтобы рассказала всем, как одной ночью стояла здесь со мной и я сказал тебе, что собираюсь убить его. Только его. Никого больше. Сделаешь это? Окажешь мне такую услугу?