Оба барона, старший и младший, в один голос возмущенно воскликнули:
– Жослен, не смей богохульствовать!
– А я не богохульствую, я говорю то, что есть на самом деле. В моем классе логики, где я самый младший, а по успехам второй из тридцати, двадцать пять учеников – дети богатых ремесленников или чиновников, и они аккуратно вносят плату, а дворян пятеро, и только двое вносят плату вовремя…
Эти слова Жослена подбодрили Армана де Сансе – выходит, он не одинок в своих бедах.
– Ах, значит, вместе с тобой исключили еще двоих воспитанников-дворян?
– Ничего подобного, их родители – влиятельные сеньоры, и августинцы их боятся.
– Я запрещаю тебе так отзываться о твоих воспитателях, – сказал барон Арман, а его старый отец пробурчал как бы про себя:
– Слава богу, что король умер и не может видеть, что творится!
– Да, вы правы, дедушка, слава богу, – усмехнулся Жослен. – Кстати, Генриха IV убил один удалой монах.
– Помолчи, Жослен, – вмешалась вдруг Анжелика. – Ты вообще не мастер говорить, а когда ты открываешь рот, то становишься похож на жабу. И потом, монах убил Генриха III, а не Генриха IV.
Юноша вздрогнул и с удивлением посмотрел на кудрявую девочку, которая так спокойно поучала его.
– А-а, ты здесь, лягушка, болотная принцесса! Маркиза ангелов!.. Подумать только, я даже не поздоровался с тобой, сестренка.
– А почему ты называешь меня лягушкой?
– Потому, что ты обозвала меня жабой. И потом разве ты не пропадаешь вечно в болотных зарослях, среди тростников? Или ты стала такой же послушной и чопорной, как Ортанс?
– Надеюсь, что нет, – скромно ответила Анжелика. Вмешательство Анжелики несколько разрядило атмосферу.
Братья поели, и кормилица убирала со стола. Но обстановка в гостиной по-прежнему оставалась тягостной. Каждый втайне думал о том, как устоять перед новым ударом судьбы.
В тишине до них донесся отчаянный плач младенца. Мать, обе тетушки и даже Гонтран, воспользовавшись этим, пошли «взглянуть, что случилось». Но Анжелика осталась с дедом, отцом и старшими братьями, которые возвратились домой с таким позором.
Ей не давала покоя одна мысль: не утратила ли на сей раз их семья свои гражданские права? Ее так и подмывало спросить об этом, но она не решалась. Однако к братьям она испытывала какую-то презрительную жалость.
Вошел старый Гийом – его не было, когда юноши приехали, – и принес в честь прибывших еще один канделябр. Он неуклюже поцеловал старшего, капнув при этом на него воском. Младший почти надменно уклонился от неловких объятий старика.
Но это не обескуражило старого солдата, и он без колебаний высказал свое мнение: