«Как хорошо у нас дома! – думалось ей в те минуты. Ей хотелось во что бы то ни стало вернуться домой. – Там так тепло! А ты, мамочка, все ждешь меня…
Никогда, никогда больше я не пойду проверять эти ненавистные ловушки!..»
Она чувствовала, что сама природа, с которой она до сего времени как будто находилась в союзе, предала ее. Снег – оказался таким несносным, а потом таким страшным… Какое облегчение, какое счастье – услыхать неожиданно это «Онн!» и увидеть мать, спешащую к ней сквозь метель…
Она надолго застыла, обуреваемая воспоминаниями и новыми чувствами. Потом она резко подняла голову и широко улыбнулась.
– Я очень довольна! – объявила она. – Ведь теперь я смогу уйти по-настоящему. Раньше у меня на это не хватило бы смелости.
– Что еще она нам преподнесет? – сказала Анжелика вечером, обращаясь к мужу. Она только что поведала ему о поступке Онорины, покинувшей форт с намерением испытать долю охотника и добыть для Раймона и Глорианды мехов.
Кстати, миленькое объяснение!
– Она устроила испытание собственным силам и храбрости, – сказал он, после чего, сменив тон и перенеся все внимание на Анжелику, с нежностью добавил:
– И любви своей матери.
Теперь ситуация была иной: теперь она, его возлюбленная, его загадочная, бесценная жена, примостилась на коленях мужа.
Он чувствовал, как это эгоистично – любить ее за слабость, делавшую ее такой близкой, такой доступной. Ему очень бы хотелось подбодрить ее, но он знал, что вряд ли добьется успеха.
Анжелика говорила ему, что Онорина дала торжественное обещание никогда больше не убегать. Однако выпустила же она отравленную стрелу, сказав:
«Теперь я смогу уйти по-настоящему!»
Прижимая Анжелику к себе, Жоффрей, слегка покачивая ее, старался силой своих объятий наделить ее частичкой силы, которая позволяет могучим мужчинам вступать в бой и не уклоняться от рукопашной, предвкушая испытание отваги и не страшась боли и горечи, так тревожащей женскую душу.
– Судьба, судьба… – приговаривал он. – У каждого она своя. Этому ребенку суждено прожить свою судьбу. Мы не можем сделать этого за нее. Помочь другое дело…
Однако он знал, что она, подобно Онорине, не удовлетворится и не утешится его словами.
Женщины… Как их постичь? Они вечно ускользают… Трубадуры не все сказали, не всему научили…
Прошло несколько дней, наполненных ожиданием, во что выльются намерения Онорины и что еще взбредет в эту взбалмошную головку. Прочие заботы форта отошли на задний план.
Как-то вечером конюший Янн Куэнек явился к ним и, стараясь сохранить серьезное выражение лица, сообщил, что Онорина «просит аудиенции».