Рубят срубы, камнем засыпают,
До колен уж бедную закрыли, —
Все смеется молодая люба:
Ей сдается — с нею просто шутят.
Рубят триста мастеров поставы,
Рубят срубы, камнем засыпают,
Уж по пояс бедную закрыли…
А как камни тело придавили,
Поняла тут страшную судьбину,
Как змея озлилась, зашипела,
Умоляет деверей любезных:
«Не давайте, коль боитесь бога,
Чтоб меня замуровали в башне!»
Просит, молит — нет, не помогает,
Братья даже на нее не смотрят.
Как ни стыдно и как ни зазорно,
А взмолилась к мужу-господину,
«Господин мой! Не давай меня ты,
Чтоб меня замуровали в башне!
Шли меня ты к матери-старухе,
Есть у ней достаток и богатство,
Пусть раба или рабыню купит,
Чтобы в башне их замуровать!»
Просит, молит — нет, не помогает…
Увидала молодая люба,
Что ничто уже не помогает,
Она к Раде-зодчему с мольбою:
«Брат по вере христианской, Рада!
Ты оставь окно для белой груди,
Чтобы я, как принесут мне Йову,
Покормить могла своею грудью!»
Поступил по-братски зодчий Рада,
Он окно оставил ей для груди
И сосцы извлек ее наружу,
Чтоб она, как принесут ей Йову,
Покормить могла своею грудью.
И опять зовет и просит люба:
«Брат по вере христианской, Рада!
Ты оставь мне для очей окошко,
Чтоб глядеть на белые хоромы,
Чтоб глядеть, как Йову мне приносят
И в хоромы от меня уносят!»
Поступил по-братски зодчий Рада:
Для очей оставил ей окошко,
Чтоб глядеть на белые хоромы,
Чтоб глядеть, как Йову к ней приносят
И в хоромы от нее уносят.
Так ее замуровали в стену.
Вот кормить приносят к ней ребенка,
Кормит чадо первую неделю,
На вторую потеряла голос,
Но ребенка молоком и дальше
Целый год кормила и — вскормила!
Что случилось — не переменилось:
Камень точит молоко доныне,
[525]Ради чуда точит
[526] понемногу
Безмолочным матерям в подмогу.