Был какой-то праздник, народу в собор на службу понаехало со всей округи — море, все празднично одетые, с детьми, с вещами, на рынке не протолкнуться. Сейчас, наверное, и во всех постоялых дворах мест нет.
Алдор купил хлеба, сыра, немного дешёвой вяленой рыбы, побывал у врача и цирюльника. Он и сам не ожидал, что на всё это уйдёт так много времени. Город он покинул уже после обеда. Долго шёл по дороге, боясь, что кто-то увидит его, потом свернул в лес. Уже подходя к скале, он заметил, что что-то не так, на камне у подножия сидела дочь графа. Сидела словно окаменевшая, в одном платье, смотрела прямо перед собой.
Алдор, срывая на ходу плащ, бегом бросился к ней, стал укутывать ледяные плечи, спину, ужасаясь, шептал:
— Что ты наделала?.. Зачем выходила?.. Сколько ты уже здесь?.. Зачем? Куда тебя понесло?.. Боже мой! Ты замёрзла вся, сплошной лёд… Всё, всё насмарку…
Он растирал ей руки, ледяные, как холодная вода в зимнем ручье, он вернул её к огню, укутал одеялами, принялся раздувать костёр — всё потухло уже, дров нет.
Как она могла? Он столько сил убил, чтобы хоть немного победить болезнь, переломить её, а теперь всё зря… Она опять впала в беспамятство, ничего не видит и не слышит, и холодная, будто уже мёртвая. У неё даже кашля нет. И Алдор обрадовался б, если бы она сейчас хотя бы кашляла, так в ней была хотя бы частичка жизни.
В отчаянии Алдор сбросал на угли последнюю дровяную труху, надо идти, искать хоть что-то, что можно сжечь. Это опять надолго, опять оставлять её. А если за это время она умрёт?.. Что делать? Бросить её здесь? Он ведь даже похоронить её не сможет! Боже… И её не найдут никогда…
Ему хотелось бежать, всё бросить, но он, уставший и разбитый, пошёл в лес, чтобы собрать хоть немного дров. Вернулся он уже в сумерках, осенью день короткий. Шёл, а сам боялся, жива ли она ещё, боялся глянуть ей в лицо, коснуться лба. Боялся не успеть. Оттягивал этот момент, ломал палки в огонь, съел кусок хлеба с сыром, и только потом, набравшись смелости, коснулся щеки графской дочери. Она вскинулась, глянула ему в лицо огромными глазами, влажными, будто в них стояли слёзы.
Алдор, наверное, больше удивился оттого, что она ещё живая, чем, если б она умерла, отпрянул назад и сел на подогнутую ногу, шепнул растерянно:
— Слава Богу… — Хотя и сам не знал, что было бы лучше.
Графская дочь закрыла глаза и отвернулась. Подбородок её и губы дрожали. Это опять лихорадка, а здесь её не согреешь, здесь, в этой пещере, как в могиле. Алдор подбросил побольше дров в огонь и примостил на камень закопчённую кружку с водой, вымазал сажей руки. Стал вытаскивать из мешка купленные днём травы. Это было так давно. Врач, конечно, требовал сам посмотреть на больную, но что поделаешь. Алдор всыпал в воду по щепотке из каждого полотняного мешочка, как сказал ему врач, поправил кружку ближе к огню, опять вымазал пальцы сажей, но не заметил этого.