— Вот он! Держись, Дорогуша. Скоро конец. — Майкл бросился на колени, на пропитанную кровью и околоплодными водами солому; появились тонкие, длинные передние ножки. — Я помогу ей, поверну немного. Где эта чертова голова?! Ты крепко держишь?
— Да. — Пот стекал ей на глаза. — Скорее! У нее уже нет сил!
— Он выходит. — Майкл ухватился за скользкие конечности и стал поворачивать плод; голова обнаружилась между передними ногами. — Ну, давай, Дорогуша! Еще чуть-чуть. Еще капельку…
— О Господи! — Жеребенок выскользнул, и по лицу Лоры, смешиваясь с потом, потекли слезы. — Вот он!
Мокрый жеребенок еще был связан с матерью пуповиной. Как ни хотелось Майклу поскорее освободить новорожденного, он вместе с Лорой ждал, пока пуповина разорвется сама, как предусмотрено природой.
Некоторое время не было слышно ни звука, кроме тяжелого дыхания кобылы, а затем раздалось восхищенное ржание, когда она поняла, что у нее есть ребенок.
— Он прекрасен, — прошептала Лора. — Просто прекрасен!
— Это она, — ухмыльнулся Майкл, стирая пот с лица. — Лора, у нас девочка. Прелестная девочка. Благослови тебя Бог, Дорогуша! Посмотри, кого ты произвела на свет.
Дорогуша посмотрела и, повинуясь материнскому инстинкту, поднялась на ноги и стала облизывать жеребенка.
— Каждый раз — как чудо! — прошептала Лора, отодвигаясь, чтобы не мешать матери и новорожденному. — Но у тебя не будет производителя. Ты не разочарован?
— Главное — у нее четыре ноги и хвост. И она гнедая, в мать.
— И ничего твоего. — Лора засмеялась, наслаждаясь счастливым выражением лица Майкла, и торжественно протянула руку. — Поздравляю, папочка!
— К черту насмешки!
Он притянул Лору к себе и жадно прижался губами к ее губам.
Она задохнулась. У нее закружилась голова. Они провели бессонную ночь и теперь стояли на грязном сене, покрытые потом и кровью, в спертом воздухе… Но их объятия были полны надежды, гордости, ликования!
Сначала Майкл хотел только разделить с Лорой пьянящую радость, поблагодарить за то, что она разделила с ним эту ночь. Но он утонул в ней, в ее жарком желании, в шелковистых руках, цеплявшихся за него, словно она висела над пропастью и он был ее единственным спасением.
Он шептал что-то отчаянное, безрассудное; его руки сжимали ее бедра и грудь. Он чувствовал себя ее хозяином и повелителем, а она металась, изгибалась, стонала…
— Успокойся.
Майкл произнес это с тем же ласковым терпением, с каким только что разговаривал с Дорогушей. Но его губы так жадно приникли к пульсирующей жилке на шее, что невозможно было исполнить его приказ.