Сергеев поймал себя на слове «допотопных» и невольно усмехнулся.
Допотопные. Они все — допотопные. Как мамонты. Как динозавры. Даже Молчун. Самый младший и самый несчастливый из них. Выросший здесь, за колючкой. У него и детства-то не было — сразу же началась борьба за выживание. Ему-то что вспоминать?
«А может, — подумал Михаил, уже различая голоса, — это и хорошо, что воспоминаний мало? Не с чем сравнивать, а значит, нечему завидовать? Но Молчун помнит руки матери. Помнит вкус молока, вкус нормальной, несуррогатной еды. И это хорошие воспоминания. Он все равно помнит, что жизнь не была такой, как есть сейчас. И, значит, страдает от ее несовершенства».
— Спишь, засранец? — спросила Говорова громко. — Интересно, в каком месте моего рассказа ты уснул?
— Уснул? — переспросил Сергеев, выныривая из полудремы. — Нет, Ира, я не спал. Я дремал и все слышал.
— Оставь человека в покое, — попросил Красавицкий, — главное, чтоб не утонул. Ты же не собираешься утонуть в бочке, Сергеев?
Молчун погрузился в воду так, что над краем остались только глаза, потом вынырнул и громко фыркнул, отчего вода вылетела у него изо рта широким веером, — вероятно, он представил Сергеева тонущим в бочке и это зрелище показалось ему смешным. Он снова нырнул, уже с головой, и через миг возник над краем — мокрая, неровно подстриженная челка прилипла ко лбу.
— Ира, — примирительно произнес Сергеев, — я действительно совсем не спал, вернее, не совсем спал. И если пропустил, то самую малость…
Говорова неожиданно тихо рассмеялась и, раскуривая очередную сигарету, отчего вокруг ее силуэта на фоне темного окна возник красноватый ореол, сказала, не оборачиваясь:
— Глупости все… Ты устал, Миша, я понимаю. Просто… Просто мне жаль…
Она пожала плечами, чисто по-женски передернула, и Сергеев, который не видел в этот момент ее лица, почему-то четко представил, как она закусила верхнюю губу.
— Мне ребят жаль. Мне Головко жаль, который в них душу вкладывал. Мне Эдьку, идеалиста сраного, до слез жалко.
— Я же рассказывал о том, что это может случиться, — сказал Сергеев. — Вы не первые и, к моему огромному сожалению, не последние. Поверь, Ира, мне тоже от этого всего больно…
— Сколько их было? — спросил Красавицкий и откашлялся.
— Кого? — спросил Сергеев, изображая наивность чрезвычайно старательно, хотя прекрасно знал, о чем спрашивает Тимур, глядя на него исподлобья.
— Тех, кто бузил. Ты, кажется, так спросил, Миша? Кто это там у вас бузит? Вот я и спрашиваю — сколько их было?
Сергеев с тоской посмотрел на Молчуна. Тот мотнул головой, отчего челка метнулась к правому виску, но потом опять припала ко лбу, и показал Красавицкому четыре пальца.