— Вот Валерик нам обещал сыграть хорошую песенку, — донесся издалека голос Ивана Алексеевича, и Гальский положил гитару прямо ему на живот. — Уважь старика!
Попов снова сел. Иван Алексеевич умильно улыбался, показывая белые пластмассовые зубы.
— А что сыграть? — спросил Валера у симпатичного старичка.
— Знаешь что, Валерочка, — Иван Алексеевич подкатил глаза, будто перебирая в памяти все известные ему песни в поисках наилучшей. — Сыграй эту: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…»
— Нет, я лучше про другой поход…
Попов потрогал струны.
В чужой синеве облака не спасут.
Мы втайне летели, но нас уже ждут Чужие прицелы, чужие глаза…
Пылает ведомый, пылает родная до слез стрекоза!
Пел он медленно, постепенно ускоряя темп.
Внизу караван — боевой разворот, Ракета, вторая, теперь пулемет…
Хотя документов не видели их, Но знаем: чужие! Ведь нет здесь своих!
К костру вернулись Сергеев и Тимохин, бросили на песок мокрые мешки, Эд настороженно впился взглядом в отрешенное лицо Попова.
Чужая земля и чужая вода, Чужие болезни, но наша беда, Чужая политика, чуждый ислам, Коварство, предательство, ложь и обман…
Что делаем мы в этом мире чужом?
Неужто и вправду свой долг отдаем?
Но, лишь начиная по жизни шагать, Когда же успели мы так задолжать?!
Напряжение в голосе певца нарастало, он почти кричал.
Отрезаны уши и нос, шурави Заходится криком в афганской пыли.
Не жалко, ведь учит священный Коран:
Неверный — собака для всех мусульман!
«Неверные» насмерть в заслонах стоят, Колонны проходят и в Хост и в Герат, А «верные» — в форме они иль в чалме, Но выстрелить в спину способны вполне…
— Так и было, стреляли суки! — выругался Тимохин.
А может, напрасно приказано нам Кровью своей — по чужим векселям, Ведь мудрость известная, черт подери:
Коль сам не расплатишься — в долг не бери!
Попов выложился, и последние строфы давались ему с трудом, как смертельно уставшему человеку.
Не мы принимали в Кремле Тараки, Не мы наводили в Амина штыки, Бабрака Кармаля не мы берегли — Чужие авансы, чужие долги… Чужие долги!
Последний аккорд растаял в ночном воздухе.
— Братишка, так ты тоже там был? — Тимохин потерял обычную невозмутимость и, подсев к Валере, обнял его за плечи.
— Там не был. В госпитале ташкентском медбратом…
— А песня чья? Сам сочинил?
Иван Алексеевич чуть не выронил свою челюсть и застыл, ожидая ответа.
После паузы Попов мотнул головой.
— Ребята пели, слышал…
Ромов перевел дух.
— Спиши слова, — попросил Тимохин и хотел еще что‑то сказать, но Иван Алексеевич его перебил:
— А что, Валерочка, у тебя образование медицинское имеется?