В семье, где я тогда жил, было три человека: тетка — ей перевалило за пятьдесят, ее старшая дочь лет тридцати — высокая болезненная женщина в очках (она когда-то была замужем, но почему-то вернулась к матери; как и все в доме, я называл ее Анессой), и была еще вторая дочь — Сэцуко, низенькая круглолицая девушка, совсем на свою сестру не похожая; она недавно закончила гимназию.
На первом этаже домика находилась лавка, где в небольшом количестве были выставлены для продажи канцелярские и спортивные товары, но основной доход семье давала не эта лавка, а сдававшийся внаем шестиквартирный дом, который до своей смерти успел выстроить покойный дядя.
Такэити остановился в дверях.
— Ухо болит, — говорит он.
— Под дождем побегал, вот и болит. — Я взглянул на его уши. Они жутко гноились, гной чуть ли не капал из ушной раковины.— Ну, это никуда не годится. Конечно, в таком состоянии уши будут болеть! — Я нарочито громко удивился. — Извини, что потащил тебя в такой дождь.
Ласково, почти по-женски попросив прощения, я сходил вниз за ватой и спиртом, потом положил голову Такэити себе на колени и стал промывать ему уши. Тот, кажется, не почувствовал никакой фальши.
— А тебя, наверное, бабы обожать будут, — не поднимая головы с моих колен, преподнес он мне дурацкий комплимент.
Такэити, конечно же, не осознавал, каким дьявольски страшным было его пророчество, в верности которого мне пришлось убеждаться не раз много лет спустя. «Обожать.. Быть обожаемым...» До чего же пошлые слова, что-то в них легковесное, самодовольное даже; стоит в любой торжественной ситуации прозвучать этим словам — и на глазах рушится величественный храм, наступает полная безучастность; а вот если выразиться по-другому — не «бремя обожания», а, скажем, «беспокойство от любви»,— то величественный храм останется непоколебленным. Странно, но я так чувствую.
Когда Такэити, пока я занимался его ушами, высказал мне эту чушь про «обожание», я ничего не ответил, но почувствовал, что покраснел: в его словах была доля истины. Вот я пишу, что пошлое «быть обожаемым» как будто прозвучало для меня лестно, и боюсь ложного впечатления о собственной глупости, примитивной даже для глупого молодого барчука — героя комических историй. В действительности я отнюдь не таков.
Женщины для меня намного загадочнее мужчин. Несмотря на то что с самого детства я рос в женском окружении — в нашей семье женщины составляли большинство, среди родственников было много двоюродных сестер, прибавим сюда и «преступниц» служанок, — несмотря на это, а возможно, именно поэтому я чувствовал себя среди них так, будто ступаю по тонкому льду. Было невообразимо тяжко. Порой, полностью растерявшись, я жестоко ошибался, что называется, наступал на хвост тигрице и отползал тяжело раненный, и раны, наносимые женщинами, — о, что по сравнению с ними плетка мужчины! — обильно кровоточили, были очень болезненны и с трудом поддавались излечению.