— И так, — говорит Герцог. Глаза его мерцают тем же зелёным огнём, что и медь канделябров. Тонкие губы цедят слова.
— И так, — говорит Герцог. — Вас зовут Салим Кандидо.
— Да.
— Это настоящее имя?
— Теперь — да.
— И вы хотите служить мне.
Герцог не спрашивает. Герцог утверждает.
— Почему? — а вот это вопрос.
— Мне нужен сильный господин. Сейчас самый сильный — Вы.
Герцог задумывается. Ненадолго, удара на три сердца.
— Хорошо. Но откуда я знаю, что ты мне не изменишь?
— Моё слово. Я буду верен вам до конца ваших дней.
— Но откуда я знаю, что ты сдержишь слово?
Теперь молчит собеседник.
— Вы — не знаете, — говорит он, наконец. — Но кто не рискует, тот...
Губы Герцога искривляются в жесткую полуулыбку...
— А всё будет очень просто, — говорит судья. — Однажды приду я, или тот, кто меня заменит, и скажет: время предавать. И ты — предашь.
— Почему?
— Потому что предавать — твой талант. Твой единственный неповторимый талант.
Он в тёмном плаще, разрываемом ветром. Под ногами — помост ратуши, впереди, насколько простирается площадь, море голов. Чернь вышла на улицы, требуя хлеба и зрелищ, вина и женщин. Крови господ и золота богатеев.
— Что вы хотите? — голос его разносится над площадью, как часом раньше — звук набата. Толпа взрывается криками.
— Стоп, — он поднимает руку. — Мне нужен человек. Человек, говорящий с вашего голоса и вашими словами. Один. Тогда я его выслушаю.
Толпа вздымается шумной волной, набегает на ворота ратуши, откатывается, снова набегает, и выталкивает из своих недр рослого темноволосого человека в одежде подмастерья.
— Это наш Голос! — вопит толпа. — Он говорит за нас!
Они стоят напротив друг друга: он, рослый, плечистый, в дорогом тёмном плаще с серебряной фибулой на плече, и Голос, не менее плечистый и рослый, одежды его просты, но если поставить их рядом, плечом к плечу — братья, не иначе, разлучённые ещё в детстве, но сохранившие фамильное сходство, несмотря на десятки прожитых раздельно лет.
— Здравствуй, Голос, — негромко говорит он.
— Здравствуй и ты, господин, — откликается Голос. — Говорить будем, иль сразу меня на дыбу — чтобы не терять время попусту?
— Сначала поговорим, — он улыбается, чем вызывает удивлённые взгляды свиты. Его не привыкли видеть таким. Его привыкли видеть мрачным, как сама смерть.
Ещё больше свита удивляется, когда он приказывает им удалиться.
— Давай, Голос. Я тебя слушаю...
— Ты предашь единственный раз, но этого раза должно хватить за глаза, — иногда судья говорит загадками. — Но чтобы предать, ты должен стать самым верным, самым честным.