Калеб поставил обратно на полку «Историю алхимии» и заключил Люсинду в свои объятия. Она охотно ему подчинилась. Ее взгляд был страстным, возбуждающим.
— Вчера, в том душистом сарае, вы на какое-то время подарили мне свободу, — сказал Калеб у самых ее губ. — Я хочу почувствовать то же самое еще раз.
— Не понимаю, о чем вы, Калеб?
— Не важно. Важны лишь вы.
По ее лицу пробежала тень. Он догадался, что сейчас Люсинда начнет с ним спорить и потребует ответа, который он не мог ей дать. Поэтому Калеб ее поцеловал.
Объятия сначала были неспешными. Ему хотелось продлить их как можно дольше, чтобы прочувствовать правильность того, что происходит. Но когда Люсинда вздохнула и обвила его руками за шею, страсть вспыхнула в нем с такой силой, что грозила поглотить. Его интуиция подсказывала — нет, она просто вопила: «Может статься, что у тебя осталось очень мало времени на то, чтобы быть с ней. Так что нельзя терять ни минуты».
Он поднял Люсинду на руки и отнес на кушетку, стоявшую перед камином. Калебу показалось, что прошла вечность, пока он снимал с нее башмачки, тяжелое платье и многочисленные нижние юбки.
Когда Люсинда осталась только в чулках, он опустил ее на смятое одеяло, покрывавшее кушетку.
Несколько мгновений он стоял над Люсиндой, наслаждаясь зрелищем. Тогда, в темноте сарая, он полагался лишь на чувство осязания и на энергию, исходившую от них обоих. Сейчас то, что он увидел, было ослепительным.
— Как вы прекрасны, — прошептал он.
Люсинда застенчиво улыбнулась:
— Это вы заставляете меня чувствовать себя красивой.
— А вы заставляете меня чувствовать себя свободным.
Свободным от той клетки, которая медленно смыкается вокруг него.
Ему захотелось рассказать Люсинде о дневнике и о записной книжке, но он боялся, что это разрушит возникшую между ними магию. У Калеба все еще оставалась надежда на то, что ему удастся избежать своей судьбы. Когда он был с Люсиндой, эта надежда вспыхивала с особой силой. Черт возьми, он сможет…
Он быстро скинул сюртук, рывком сдернул галстук и снял рубашку. За ней последовали ботинки и брюки. Все это Калеб швырнул на пол. Потом вдруг остановился, почувствовав себя неловко, оттого что Люсинда смотрит на него так же, как он смотрел на нее минуту назад.
До него вдруг дошло, что единственными голыми мужчинами, которых она видела в своей жизни, были классические статуи. Он, конечно, не был Давидом, идеальным красавцем, высеченным из мрамора. Он был обычным мужчиной со всеми недостатками, присущими его полу.
— На мужчин вовсе не так приятно смотреть, как на женщин, — предупредил Калеб.