— Добрый день, — улыбнулась ему дама с гирляндой стеклянных бус на шее. Представившись директоршей музея, она затараторила о том, как рада, что он пришёл и каким успехом пользуется их выставка. Пока она трещала, он озирался в изумлении по сторонам.
— Не каждый музей может похвастаться такой изумительной экспозицией! — провозгласила она и с гордостью сообщила, что выставленные работы принадлежат местному бизнесмену, жившему много лет назад в России.
— Вы не представляете, какому он подвергал себя риску, когда вывозил из Союза эти бесценные полотна! В то время оттуда практически невозможно было что-либо вывезти! — воскликнула она.
— А как его зовут?
— Он — наша местная знаменитость! — с восторгом доложила она и назвала знакомое имя.
«Джим Грэйли!» — вспомнил Олег, когда тот пророкотал раскатистым голосом, переступая порог их квартиры в Москве. «Это ваши работы?» — спросил он тогда, вперившись цепким взглядом в акварели на стене, и сказал, что готов их все купить. «Я очень извиняюсь, но они не продаются», — отклонила мама Олега. И объяснила, что это работы её покойного отца — живописца, театрального художника.
«А, может, передумаете?» — настаивал Джим, с восхищением глядя на маму. Он зачастил к ним в дом. Бесстрашно, наравне с мамиными друзьями-художниками хлестал водку. Скупал их холсты. Ухаживал за мамой. «Я разведусь, — клялся он, когда пил. — Жена меня совершенно не понимает».
Он был высок, сухощав, с длинными паукообразными руками и ногами, с каменно-крепким подбородком, с бежевой крупой веснушек на загорелом, красиво-некрасивом лице. Олегу он не нравился. Любовь к маме обострила его чутье, и он видел в Джиме то, что предпочитали не замечать мамины друзья, стремившиеся продать свои работы — человеком он был ненадёжным. Для тех же он был благодетелем, переправлявшим их труды на Запад. Их также покоряло его умение залихватски пить водку и гулять все ночи напролёт, будто не надо было ему спозаранку вставать и мчаться на службу. Хотя ни для кого не было секретом, что, как только он оказывался в объятиях родной страны, он мгновенно перевоплощался в консерватора и добропорядочного семьянина, далёкого от искушений и грехов, каким его знали жена, дети, сослуживцы.
В Москву он ещё наведывался несколько раз. Скупал живопись, веселился, также ухаживал за мамой Олега. А в один прекрасный день без предупреждения пропал, навсегда вернувшись в свой благоустроенный мир, идеально скроенный для него, как и его элегантные костюмы.
«Должно быть, он уже глубокий старик», — подумал Олег, но спрашивать не стал.