Здесь ещё не было перегородок, разделявших все помещение на комнаты один большой зал с печной трубой посредине, освещенный ярким светом лампочки без абажура. Широкий топчан уже был застелен чистым белым бельем, а большое ватное одеяло из разноцветных лоскутков на миг напомнило Гриши какую-то давно забытую картинку детства. Оля стояла возле топчана и при появлении Гриши взглянула на него так же открыто, как при первой встрече.
- Здесь вообще-то холодно утром... Но около трубы будет тепло. Я тоже здесь часто сплю.
Она стояла, опустив руки вдоль тела, и приподяв голову смотрела ему в лицо с легким смущением. Грише казалось, что и не было сейчас здесь ни этой большой пустой комнаты, внизу тоже никого не было, что вообще во всем мире только эта девушка и была. Такой же неловкий как и она, такой же не знающий, что ещё сказать, Гриша сделал несколько шагов к ней навстречу и проговорил, едва шевеля пересохшими губами.
- Спасибо, я не замерзну.
Оля не двигалась. Осторожно, страшась каждого своего движения, он обнял её за талию и плечи, чуть прижал к себе. На секунду, едва сопротивляясь, она уперлась лбом в его грудь, потом подняла лицо и прикрыла глаза. Обмирая так, что его затрясло, Гриша едва коснулся своими губами её мягких и теплых губ, постоял так несколько секунд, а потом отодвинулся. Оля легко провела ладонью по его лицу и сказала, тихо засмеявшись.
- Вы смешной. Совсем какой-то необычный.
- Да нет... Это вы такая красивая.
- А вы правда вернетесь к нам на лето?
- Да! Конечно! - заторопился Гриша, искренне веря в то, что говорит. - Мне только документы свои сделать, а потом вернусь! Буду летом и... Посмотрим, как потом.
- Это хорошо. Возвращайтесь. Вы очень отцу понравились... Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Он слышал, как проскрипели ступеньки лестницы под её шагами, а потом в доме стало тихо.
Чистое белье пахло свежестью и словно луговой травой. Печная труба, к которой привалился Гриша, сохраняла тепло. Он засыпал намеренно медленно пятался удержать в себе незнакомое чувство глубокого покоя, удержать перед внутренним взором утреннюю картину, в которой юная девушка шла ему навстречу с канистрой на голове. И удержать мягкое тепло её губ на своих, упругую силу тела, которое несколько минут назад обнимал своими руками. Ему казалось, что ничего большего, ничего иного искать уже не надо. Пусть будет так всегда, на всю оставшуюся жизнь.
... Он проснулся на широком и теплом топчане, прижатом к печной трубе, которая, действительно, удержала тепло до утра. В доме было очень тихо, откуда-то доносилось мычание коров и горласто с разных сторон пели петухи.