– Но интересы государства... – вклинился было Лямпе.
– Государство не должно существовать только ради государства или того, кто им управляет, – продолжал гнуть свое Тартищев. – Когда интересы государства становятся выше интересов всех в нем проживающих, тогда приходят варвары и его разрушают... И начинают возводить с нуля уже собственное государство, соответственно своим идеалам... Но нельзя выстроить новый и прочный дом на разрушенном фундаменте. Читайте древнюю историю, Александр Георгиевич, и, уверяю вас, самое ужасное, если прошлые ошибки перерастут в настоящие!
– Вы страшный человек, Федор Михайлович, – удивленно произнес Лямпе, – рассуждаете, как истинный заговорщик, крамольными словами так и сыплете... Неужто и перед губернатором не побоитесь подобное вольнодумство выказать?
– Странная у вас позиция, – поддержал Лямпе Ольховский, – что вам далась эта Завадская... А разве вы не знаете, дорогой Федор Михайлович, что с сорняками легче справиться, пока они не пошли в рост? Да и поле нельзя распахать, если не выкорчуешь все пни, которые мешают плугу...
– Хорошо, если это пни, а не живой лес, – развел руками Тартищев. – Хотя что вы подразумеваете под пнями? Если нас с вами, Бронислав Карлович, то я так просто не сдамся! Руки у них коротки, чтобы Тартищева выкорчевать!
– По-моему, наша дискуссия совершенно бессмысленна, – сдался первым Лямпе, – давайте решать, как выйти из положения, а не делить полномочия и заслуги.
– Кто ж против? – усмехнулся Тартищев. – Только чудится мне, не заслуги нам придется делить, а шишки, что губернатор беспременно нам наставит...
* * *
Алексей медленно шел по аллее сада, открытого недавно Пожарным обществом Североеланска. По вечерам здесь собиралось много нарядных горожан, играл духовой оркестр пожарных, в Зеленом театре давали новую оперетту. И музыка, голоса певцов и певиц, взрывы хохота и аплодисментов до полуночи будоражили близлежащие улицы. Но сейчас время вечернего променада еще не наступило, поэтому на аллеях и в тенистых беседках было пусто, лишь несколько молодых людей и барышень с книгами в руках сидели на лавках и за столами летней читальни, да с городошной площадки доносились лихие выкрики городошников и стук деревянных бит.
Оглянувшись по сторонам, Алексей выбрал скрытую в кустах скамейку, исписанную чьими-то печальными воспоминаниями. «О, как я тебя любил, Мария!» – было выведено особенно тщательно во всю длину и ширину скамьи, поэтому пришлось опуститься прямо на эти полные скорби слова, истертые штанами и платьями многочисленных завсегдатаев сада.