Руфь тяжело перевела дыхание.
— Конечно, вы правы, — неуверенно произнесла она. — Только я думала, что справлюсь с этим одна. Но вы должны знать… на мне… пятно.
— Пятно! — воскликнул я и перехватил во взгляде Дрэка то же опасение за ее разум.
— Да, — спокойно повторила она, — пятно. Нечто новое и чуждое в моем сердце, в моем мозгу. Что-то, что перешло ко мне сначала от Норхалы, когда мы с ней летели на кубе… и что-то, что легло на мне печатью, когда я была в его, — голос ее снизился до шепота, — объятиях. Это заставляет меня забыть вас обоих, и Мартина и весь мир. Это нечто старается меня оторвать от вас, от всего, и хочет, чтобы я без всяких треволнений витала бы в каком-то бескрайнем спокойствии, полном экстаза безмятежности. Но я так отчаянно хочу бороться с этим зовом!
Руфь продолжала, задыхаясь.
— Когда я летела с Норхалой, мне казалось, что я на пороге не изведанного никогда блаженства, и былая жизнь стала сном, а вы и Мартин, снами во сне.
— Гипноз, — пробормотал Дрэк.
— Нет, — Руфь покачала головой. — Нет, больше, чем гипноз. Я не помню ничего из того путешествия по воздуху, кроме момента, когда почувствовала, что Мартин в опасности и прочла в глазах Норхалы смерть для него. Я спасла его и снова забыла все. Потом, когда я увидела этот пламенный диск, я не испытала ни ужаса, ни страха. Была огромная радость, точно я, наконец, вышла из бесконечного, черного океана отчаяния к яркому солнцу.
— Руфь! — в голосе Дрэка было возмущенное удивление.
— Подождите, — девушка подняла трепещущую, руку. — Вы спрашивали и должны теперь слушать.
Когда она снова заговорила, голос ее был низкий, странно ритмичный, в глазах был восторг.
— Я была свободна, свободна от всех людских цепей, страхов и печалей, от любви и ненависти. Свободна даже от надежд. Зачем была надежда, когда я владела всем, что можно было желать? И я была частью стихии, одно с вечным, и в то же время вполне сознавала, что я — Я. Из того, что держало меня, из его пламени лилась жизнь, поток жизни, в котором я купалась. И казалось, что эта жизнь приближает меня к стихии, превращает меня в эту стихию. Потом выстрелы… пробуждение было ужасно. Я увидела упавшего Мартина и сбросила с себя очарование. Я оторвала его от себя. О, как это было ужасно! Это было похоже на то, что из мира, где не было ни горестей, ни сомнений, из ритмичного и гармоничного мира я вернулась в мир черный и грязный, как кухня. А пятно все еще на мне, — голос Руфи стал громче, — и что-то хочет покорить мою волю. Ах, если бы я могла уснуть! Но я боюсь спать. Я думаю, что никогда больше не буду спать. Я боюсь, что во сне это одолеет меня.