Быть может, это и не нечисть вовсе? — размышлял поручик, глядя на изрытый щербинами молочно-бледный круг луны. Может, это некто иной, как обладающий разумом лунный житель, разумный селенит, о которых иногда пишут ученые? Сверзившийся из мест своего обитания то ли по случайности, то ли в результате тамошнего научного опыта? Но откуда тогда это дурацкое поведение: красть золото, насылать на людей блудливые сны? Рассуждая логически, селенит и выглядеть должен совершенно иначе, и думать по-своему, о своем, не имеющем никакого отношения к нашей жизни? Ну разве может лунное существо в виде непонятного облака пылать похотью к женщинам или страстью к золоту? Как-то оно не сочетается… Нельзя же допустить, что на Луне как раз и обитают черти, временами приходящие повеселиться на свой гнусный манер?
Он опустил руку на кобуру с револьвером, еще раз возвращая себя к достижениям механической цивилизации.
Согласно военным уставам, недопустимо пребывать вне строя с кобурой на поясе — ну да военные власти далеко, не узнают, да и вызвано вопиющее нарушение устава насущной потребностью…
Саблю он оставил Лизе — ради пущего успокоения. Повесил на пояс ножны с роскошным германским охотничьим кинжалом длиной чуть ли не в аршин, каким можно было проткнуть до сердца и матерого кабана, и медведя. В конце концов, это тоже была острая закаленная сталь, пусть и произведенная инославным народом. Российские военные сабли тоже делают без креста и молитвы, японец Канэтада-сан молится вовсе уж неизвестным богам, а меж тем от его сабли нечисть улепетывала как ошпаренная — значит, все дело не в молитвах, а именно что в стали…
Какая-то тихая возня слышалась совсем неподалеку, потянуло едкой гарью. Ускорив шаг, поручик приблизился к собственному возку. Сначала ему показалось, что видит непонятное ползущее существо, и рука легла на роговую рукоять кинжала — но тут же он рассмотрел, что рядом с возком сидит на корточках человек в мохнатой дохе, раскачивается взад-вперед, что-то бормочет, а перед ним горит маленький огонек, и это оттуда тянется едкий дымок, пахнущий то ли жженой шерстью, то ли горящей сухой травой…
— Кызлас! — окликнул он тихонько. Татарин охнул от неожиданности, едва не плюхнулся носом в снег, но оглянулся и облегченно вздохнул.
Протянул руку, посыпал чем-то на маленькое пламя, оно пригасло, потом разгорелось, взвился дымок.
— Ты что тут шаманишь? — спросил поручик.
— Хуже не будет, а лучше может и получится, — ответил Кызлас без тени смущения. — У батьки все равно не получилось, значит, вашего креста он не боится…