– Однако же она упорно отвергала меня, когда могла верить в полное мое бескорыстие, – возразил Сигоньяк.
– В своей безграничной деликатности, в ангельском смирении самоотверженной души она боялась стать вам преградой на пути к преуспеянию и благополучию. Но, после того как отец мой признал ее дочерью, создалось обратное положение.
– Да, теперь я не достоин ее высокого сана. А смею ли я быть менее великодушен, чем она?
– По-прежнему ли вы любите мою сестру? – торжественным тоном спросил герцог де Валломбрез. – Как брат ее я имею право задать вам этот вопрос.
– Всем сердцем, всей душой, всей кровью моей люблю, – отвечал Сигоньяк, – люблю так, как ни один мужчина не любил ни одной женщины на земле, где нет ничего совершенного, кроме Изабеллы.
– В таком случае, господин капитан мушкетеров и вскорости губернатор провинции, прикажите оседлать себе лошадь, и поедемте со мной в замок Валломбрез, где я по всей форме представлю вас принцу, моему отцу, и сестре моей – графине де Линейль. Ее руки домогались кавалер де Видаленк и маркиз де л'Этан – оба, смею вас уверить, весьма любезные молодые люди. Изабелла им отказала, но, я думаю, она без долгих препирательств отдаст свою руку барону де Сигоньяку.
На следующий день герцог и барон бок о бок скакали по дороге в Париж.
XX. Любовное признание Чикиты
Хотя часы на Ратуше показывали довольно раннее время, Гревская площадь была запружена народом. Высокие кровли над творением Доминико Боккадора фиолетово-серыми очертаниями вырисовывались на молочно– белом фоне. Их холодные тени тянулись до середины площади, окутывая зловещий дощатый помост на два-три фута выше человеческого роста, весь в кроваво-красных пятнах. Из окон окружающих домов то и дело высовывались головы, и сразу скрывались, увидев, что представление еще не начиналось. Из слухового окошка той самой угловой башенки, откуда, по преданию, мадам Маргарита смотрела на казнь Ла Моля и Коконаса, выглянула морщинистая старуха, – патетическое превращение красавицы королевы в уродливую старую ведьму! На каменный крест, стоявший у спуска к реке, с большим трудом взобрался какой-то подросток и повис на нем, перекинув руки через поперечину, а коленями и ступнями обхватив столб, в мучительном положении распятого злого разбойника, которое он не уступил бы ни за медовые коврижки, ни за яблочные пирожки. Отсюда ему были видны главные подробности эшафота, колесо, на котором будут вращать осужденного, веревка, чтобы привязать его, железный брус, чтобы перебить ему кости; словом, все самые примечательные предметы.