29-го апреля. В нашем сонном городке маленькая сенсация.
Криминальной полиции у нас делать нечего, разве что какой-нибудь буян-недоучка из числа студентов спьяну побьёт газовые фонари да подерётся с полицейским.
Но прошлой ночью была попытка ограбить местное отделение Банка Англии. Все только и говорят об этом. Утром, возвращаясь с прогулки, встретил своего близкого друга — Паркерсона, управляющего отделением. Никогда не видел его таким взволнованным.
Даже если грабителям и удалось бы проникнуть в помещение банка, им пришлось бы возиться ещё с сейфами, так что получилось, что оборона была лучше подготовлена, чем нападение. И вообще, по правде сказать, оно не выглядело удачным.
На оконных рамах первого этажа остались следы ножниц или какого-то другого подобного инструмента, который, очевидно, просовывали снизу, пытаясь открыть окна.
Полиция, должно быть, уже напала на след: оконные рамы накануне были выкрашены, так что пятна зелёной краски должны остаться на руках и одежде преступника.
4 часа дня. Ах, эта подлая женщина! Будь она трижды проклята! Всё равно! Ей не взять верха надо мной! Вот ведьма!
Из-за неё я потерял кафедру, но ей мало того: теперь она покушается на мою честь!
Я, стало быть, ничего не могу против неё сделать, если не считать… Нет, как бы она меня ни изводила, я едва ли смогу на это решиться.
Час назад, причёсываясь у себя в спальне перед зеркалом, я бросил взгляд на нечто, отчего у меня похолодело на сердце. Я почувствовал при этом такую слабость в ногах, что вынужден был сесть на край кровати, чтобы не упасть. После чего разрыдался.
Вот уже много лет как со мной такого не бывало, но на этот раз нервы мои окончательно сдали.
Я мог лишь всхлипывать в бессильном приступе боли и гнева.
Моя пижама, которую я обыкновенно надеваю после обеда, висела на вешалке, возле платяного шкафа, и правый рукав её, от манжеты до локтя, был покрыт толстым слоем зелёной краски.
Вот, стало быть, что означала её последняя угроза!
Она сделала из меня дурака на людях; а теперь ещё хочет заклеймить и как преступника.
На сей раз ей это не удалось, но потом!.. Я не смею даже об этом помыслить!
И Агата… И бедная моя мама! Какой удар для неё на старости лет!
Нет, лучше умереть!
Да, вот до какого позора она меня довела. Именно это она, несомненно, и хотела сказать, когда предупредила, что я и не подозреваю, до каких пределов простирается её власть надо мной.
Я перечитал свои записи, где передан этот наш разговор, и нашёл там утверждение, что покуда она проявляет своё влияние лишь вполсилы, субъект ещё сознаёт свои действия; но когда она прилагает полное усилие, то он уже ничего не помнит и не сознаёт.