Хорошо бы Катя потеряла остатки разума и вышла бы тогда в сияющее небо над облаками, куда подымаются самые высотные самолеты. А то сегодня Катя потеряла лишь причинно-следственные связи между частями рассудка, он у нее спутан, мокрыми и грязными колтунами в волосах женщины-бродяжки. Хорошо бы Катя поднялась туда же, куда моя мать поднялась. Она приобрела бы звонкий, счастливый потусторонний голос, а не ходила бы мрачно хромой волчицей.
Думаю, у меня хорошо, даже блестяще получились характеристики женщин моей жизни. Мама — звонкоголосая очищенная святая, поскольку совсем потеряла рассудок. Счастливая она стала. Катя — фурия и хромая волчица, потому что не совсем потеряла разум, он только у нее свалялся, спутался… Я, попавший в эту семью обывателей (Катя и ее мать), как ангел, попавший в общежитие строительных рабочих. „А на хер тебе, парень, крылья?“ — спрашивают работяги, придавив мои крылья своей жратвой. Кастрюлями придавив. Если первое время жизни со строителями-гопниками я их удивлял, и они стеснялись, то с течением времени перестали стесняться своей сути, своих кастрюль. А еще когда у одной из них от меня родился ребенок, тут они и вовсе распоясались. Почувствовали себя не то что на равных — выше. Я-то неуклюж в бытовке с крыльями… Почему моя мать и моя жена свихнулись одновременно, хотя и находятся на разных стадиях потери рассудка?»
26 января. «Мать: „Мой президент решил мне не давать на питание. Меня искала бухгалтер: „Раису Федоровну увидите, скажите: он на вас зол и не хочет вам давать деньги“. Все получают по четыре, а мне — одну… Я рада, что ты жив. А то тут ходят слухи, и картинки показывали“. (В звуковом фоне слышно, возится сиделка Лена.) „Лежу как бревно. Кормят меня. Тут показывали в цветах его и тебя. Ты его кормишь, он не хочет. И кошку. Ты насильно кормишь Богдана. Шкурка на нем, как на кошке. Я задыхаться стала. Вот так я и живу. Плохо мне, плохо. Да, неважно… Я целую тебя. Я волнуюсь. Меня, наверное, искупают сейчас. Встала на днях… И тут же на меня гром и молния набросились… Главное, нашли мою девичью фамилию и стали склонять…“»
29 января 2008. «Вчера разговаривал с Ларисой, 1-й сиделкой матери. Прихожу, говорит, утром к ней, а она лежит такая вымытая. Я ей комплимент. А она говорит: „Я за пенсией собралась“. Мать „видит“ детей в соседней комнате и ребят. „Лена купала ее в ванной, а она гадит под себя и бросается дерьмом. Лена (Елена Георгиевна) не обижается“, — говорит Лариса. Лариса разговаривает со мной явно дружелюбно и с удовольствием. Так что совесть моя спокойна. Мать имеет сиделок семь дней в неделю. Теперь это будет стоить мне дороже чуть, потому что сиделка номер 2 Елена не всегда все успевает, и будет оставаться на дополнительные часы. Когда же мать прочно потеряла рассудок? Тогда же, когда и обезножила. Накануне нового 2008 года.