— Прости, — извинилась перед ним Роберта, поставив на пол свой портфель и усаживаясь на стул рядом с Ги. — Этот человек был занят.
Ги сел, слегка смягчившись.
— Ну, как все прошло?
— Не так плохо, — ответила она, отчаянно борясь с соблазном выпалить правду. — Он сказал, что ему интересно взглянуть на мои картины маслом.
— Все они дураки, — резюмировал Ги, сжимая ее руку. — Вот увидишь, ему придется кусать свои локти, когда ты станешь знаменитостью. Да будет поздно. — Он махнул официанту рукой. — Два ананасовых сока, пожалуйста. — Он в упор смотрел на Роберту. — Скажи мне, — начал он, — каковы твои намерения?
— Мои намерения? — удивилась Роберта. — По отношению к чему? Ты имеешь в виду себя?
— Да нет, — с досадой отмахнулся от нее Ги. — Все это проявится само собой, когда придет время. Ну, я имею в виду в философском смысле — твои намерения в жизни.
— Ну, — неуверенно сказала Роберта. Хотя она часто думала над этим вопросом, особенно сейчас, она не знала, как все это выразить словами. — Ну, я, конечно, хочу стать хорошей художницей, само собой. Мне хочется точно знать, что я делаю, и почему, и что я пытаюсь заставить чувствовать людей, когда они смотрят на мои картины.
— Это хорошо. Очень хорошо, — сказал Ги, словно учитель, довольный подающим надежды учеником. — Ну, что еще?
— Я хочу, чтобы вся моя жизнь была именно такой, — продолжала Роберта. — Мне не хочется, ну, идти вслепую. Вот почему мне не нравятся многие молодые люди моего возраста у меня на родине, — они не знают, чего хотят в жизни и как этого можно добиться. Ну, знаешь, вот они и бредут вслепую, на ощупь.
Ги, казалось, был совершенно сбит с толку.
— Вслепую, на ощупь, — повторил он. — Что это значит?
— По-французски — «tвtonner», — объяснила Роберта, довольная представившейся ей возможностью продемонстрировать перед ним свое лингвистическое превосходство. — Мой отец изучает историю, он специалист по военной истории, ну, все эти битвы, сражения, постоянно только и говорит о войне, о царящей там суматохе, когда все вокруг бегают, безжалостно убивают друг друга, не зная, правильно они поступают или неправильно, выигрывают или проигрывают, вообще ничего не понимают. В общем, вся эта муть…
— Да, — сказал Ги, — я слышал эту фразу.
— Я считаю, — продолжала Роберта, — что муть войны есть ничто по сравнению с мутью молодости. Битва при Геттисберге была кристально чистой по сравнению с жизнью в девятнадцать лет. Я хочу выйти из этой мути, этого тумана молодости, мне хочется быть цельной. Мне не хочется во всем полагаться на случай. Это — одна из причин моего приезда в Париж, все повсюду твердят, какие цельные люди эти французы. Может, и мне, глядя на них, стать такой же?