Как ему хочется, чтобы они сейчас ничего не пели. Поют — значит все дело сильно осложняется, тем более что поют о свободе и справедивости. В конце концов, они ведь поют и для него, и для его товарищей в строю; как он в таком случае должен поступить? На что они рассчитывают?
Хоукинс закрыл глаза, — словно от этого исчезнет шхуна с гроздями людей на ней, которая неумолимо приближается к пристани, пропадут и дубинки, и транспортные суда, ожидающие их у берега, чтобы отправить в каторжную тюрьму на Кипр, — оборвутся низкие связки огрубевших, вызывающих голосов этих евреев…
Лицо его, с закрытыми глазами, молодое, почти детское, вспотевшее от накаленного тяжелого шлема, мучительно сосредоточенное, ничего не говорило ни лейтенанту, ни его товарищам вокруг, ни этим беглецам, которых ему предстояло подвергнуть наказанию. Так неудобно в этой шерстяной боевой форме, с этим тесным брезентовым поясом; он жалел, что очутился в Палестине, служит в армии, что он англичанин и до сих пор жив. Нет, отнюдь не об этом он мечтал, когда спустя шесть месяцев после окончания войны снова призвался в армию. Толком и сам не знал, чего ожидал от такого своего решительного шага.
Только в одном был уверен — надоело до чертиков жить в Саутгемптоне, среди разрушенных доков и взорванных жилых домов, переносить эту проклятую погоду с вечными туманами. Приходилось жить в одном доме с отцом, которому оторвало руку во время воздушного налета в 1941 году; с сестрой, чей муж погиб в 1943 году, при освобождении итальянского города Бари, с Нэнси (правда, весьма короткое время), которая позже развелась с ним и вышла замуж за американского сержанта в портовом батальоне охраны, — непыльная работенка для солдата во время войны, лафа!
После четырех лет, проведенных на армейской службе (когда пошел, ему было всего семнадцать), вовсе не улыбалось искать работу докера на разрушенных пристанях; выстаивать в очередях за пособием по безработице; вновь страдать зимой от английских холодов и туманов в неотапливаемом доме, особенно после того, как повидал кое-что в теплой жаркой Африке и солнечной Франции.
Что он умел? Только быть солдатом, больше ничего. Теперь служба стала несколько привлекательней: повысили денежное довольствие, обещали множество довольно расплывчатых льгот. И вообще, если быть до конца честным, о нем реально заботились только в армии. Кто же станет заботиться о гражданском, какое бы там правительство ни было в стране — социалистическое, не социалистическое…
Хотя, конечно же, голосовал он за социалистов. Читал все политические памфлеты, знал, чем занимается в королевской армии рядовой солдат — сын, внук, правнук простого работяги.