— Прочтите мою статью в субботнем номере, — предложил он скромно. — Думаю, вам понравится, будете довольны.
— Благодарю вас, — робко произнес Баранов, с трудом дожидаясь, покуда критик уйдет, чтобы немедленно позвонить Анне и сообщить ей главную новость. — Я ваш должник.
— Пустое. — Суварнин кратко и точно продемонстрировал свою способность к отточенной фразе, благодаря чему он пользовался такой высокой, надежной репутацией в ряде городов. — Вы в долгу перед искусством. Ну, — спросил он, — чем собираетесь теперь заняться? Какая следующая картина?
Баранов улыбался, счастливый.
— Вишни, — ответил он. — Шесть кило вишен в плетеной корзинке. Мне их принесут с рынка в два часа.
— Очень хорошо! — одобрил Суварнин.
Еще раз пожали друг другу руки, и критик исчез, бросив прощальный досадливый взгляд на бутылку водки.
Баранов сел, ожидая, словно во сне, когда принесут заказанные вишни и размышляя, не пора ли ему завести черновик для своих будущих интервью.
В субботу Баранов дрожащими руками открыл журнал. Нашел страничку с фотографией Суварнина наверху, прочитал набранный большими черными буквами заголовок: «Грязь в галерее». Заморгал от неожиданности, ничего не понимая; стал читать.
«На прошлой неделе, — писал Суварнин, — контрреволюция нанесла один из самых отважных ударов по русскому искусству. Из-под чудовищной кисти того самого Баранова, которому удавалось до сих пор ловко скрывать свои еретические, позорные наклонности под горами гнилых фруктов, — ныне он искренне полагает, что смело и бесстыдно продемонстрировал свою истинную личину, — вышел тошнотворный образец декадентского буржуазного искусства».
Баранов опустился на стул, пытаясь ртом схватить побольше воздуха, заставить активнее заработать свои больные легкие. Пересилил себя, решил читать дальше.
«Это — гангренозная опухоль умирающего мира капитализма, — Баранов даже в таком расстроенном состоянии заметил, что Суварнин использовал свою излюбленную фразу. — Художник вкупе со своими союзниками троцкистами, этими отпетыми бандитами, выступил с предупреждением в адрес всего Советского Союза, продемонстрировал, что двурушники и тайные агенты, как черви, проползли, просочились в сердцевину культурной жизни нашего отечества. Со своим предательством и развращенностью, печально знаменитый Баранов сумел все же выставить свою чудовищную картину, этого монстра, в галерее, повесить ее на стену для всеобщего обозрения. Что ж, пусть ею теперь занимается общественный прокурор.
Ожидая результатов расследования, которое, несомненно, будет проведено, мы, представители мира искусств, должны еще крепче сплотить наши ряды, чтобы защитить себя. Не позволим же вероломному и коварному Баранову и иже с ним, раболепно преданным всем причудам и опасным отклонениям их хозяев — плутократов, осквернять стены наших художественных галерей такими образцами дадаистского1 отчаяния, реакционного кубизма2, ретроградного абстракционизма, сюрреалистического архаизма, аристократического индивидуализма, религиозного мистицизма, капиталистического фрейдизма!