– Но почему так рано? Он слишком долго задержался на десятой? – спросила Даф.
– Не думаю. Скорее, он не очень точно повторил то, что сделала лягушка. Четырнадцатая плита была медленной плитой. На ней нужно было задержаться не меньше минуты, как это сделала случайно лягушка. Маг же покинул ее слишком быстро, и плита наказала его за торопливость… После первого мага пошел второй. Ему неожиданно повезло. Он добрался до шестнадцатой плиты – той самой, до которой не дошел его предшественник, а затем довольно лихо прошел еще девять плит. Причем только пять плит ему помогли пройти мыши. Следующие четыре угадал он сам. А потом он угадал еще две. Только угадал их так, что лучше об этом вообще не говорить. Он споткнулся и упал вперед на руки. Его руки, которые он выставил вперед, были на двадцать седьмой плите, а ноги остались на безопасной двадцать пятой. На двадцать шестой же плите лежал прах. Его прах… Третий маг вуду добрался до двадцать седьмой плиты, благополучно перепрыгнув через двадцать шестую. Но он совершил ошибку: выпустил кроликов не на ту плиту, где стоял сам, а на соседнюю, которая оказалась плитой-ловушкой. Нет, кролики не сгинули. Но они все остались на этой плите и никак не могли с нее выскочить, толкаясь, словно в невидимые стеклянные стены. Двенадцать белых кроликов в ловушке пустоты. Магу стоило бы запускать их по одному, но, думаю, он растерялся. Пытаясь исправить ошибку, он сам шагнул на одну из соседних плит и внезапно стал хохотать. Он хохотал, как будто был очень счастлив, а ноги его увязали в плите, как в трясине. Так он и исчез, хохоча и показывая пальцем куда-то в пустоту, как будто видел то, что его крайне забавляло.
– Он так ничего и не узнал? – взволнованно спросила Даф.
Троил пожал плечами:
– Почему? Кое-что он все же узнал, а именно то, что двадцать восьмая плита – ловушка, а двадцать девятая – плита смеющейся трясины. Четвертый маг-вуду прошел еще несколько плит, пока тридцать четвертая плита не поставила точку на его грустной жизни. Остальные маги видели, как он застыл на месте, вздрогнул, словно его чем-то укололи, а потом вдруг присел на корточки и на что-то уставился. Он зачерпывал что-то горстями, удивленно и радостно улыбался и, поднимая руки, разжимал их, точно пересыпал монеты. Затем лицо его стало хищным, жадным, черты заострились, в глазах появился болезненный блеск. А руки его все пересыпали и пересыпали невидимое золото. Так продолжалось довольно долго, пока очертания мага не стали прозрачными и он не исчез. Тогда оставшиеся маги отметили на плане эту плиту как опасную, и на квадраты пола шагнул следующий колдун вуду. Ему удалось благополучно миновать несколько ловушек, пока он не попал на плиту бессмысленной гонки. Так ее потом назвали. Тут он вдруг подскочил, прищелкнул ногами, а после побежал как ненормальный, точно опаздывал куда-то и хотел успеть. Он несся, падал, вскакивал, снова бежал, задыхался, обливался потом, а под конец уже почти полз, потому что у него не было сил встать. Так продолжалось много часов, пока он не упал мертвым. Вот только бежал он на месте, оставаясь на одной плите. Шестой или, возможно, седьмой колдун вуду дошел до сороковой плиты, в то время, как пущенная им мышь добежала почти до сорок второй. Но колдуна постигло то, что никак не могло постичь мышь. Он попал на плиту безумного говорения. Он говорил, кричал, спорил сам с собой, размахивал руками, грозил кому-то пальцем, кого-то снисходительно одобрял, снова вещал, потом охрип и почти шипел, но все равно продолжал говорить. И все это с крайне самодовольным видом оратора, знающего некую последнюю истину. Это выглядело странно, потому что прежде он был известен за человека крайне молчаливого и даже пришибленного. Зато умер он сущим Демосфеном. Следующий колдун вуду убил сам себя с огромной ненавистью – должно быть, думал, что сражается с врагом. Буквально разодрал себя в клочья зубами и ногтями, а под конец выглядел очень довольным. Наверно, понял, что его лютый враг уже мертв. Вот только врагом-то был он сам. Еще один дошел почти до пятидесятой плиты, а потом – целый и невредимый – вдруг сел на пол, горько заплакал и умер от уныния. Тот, кто сменил его, благополучно миновал опасную плиту, но уже следующая сожгла его огнем честолюбия. Огонь – можешь поверить – был самым настоящим, равно как и пепел. Вот только сам горевший явно не испытывал боли и не замечал пламени. Он так и шел, высоко подняв голову, пока еще мог идти…