Они с Ниной только что вернулись с катка. Разрумянившиеся от мороза и от смеха, счастливые и безмерно довольные этим коротким зимним днем.
— Пойдемте, я провожу вас, — предложил он и повел Нину к трамваю.
— А мы разве не пешком? — удивилась она.
Он засмеялся:
— Нет, шиковать — так шиковать!
Он уже давно откладывал деньги, жалованье юнкерам платили весьма скромное, на трамвае не накатаешься… Цена за два билета составляла не больше не меньше — целых десять копеек, что равнялось почти что половине его месячного жалованья, правда, маменька тоже помогала деньгами, но обычно он старался тратить поменьше, зная, как тяжело они ей достаются — именьице у них было совсем бедное. Но сейчас ему хотелось тратиться — скоро в училище выплата жалованья, а пока как‑нибудь перекантуется.
Важный усатый кондуктор принял деньги, и они вошли в вагон.
Нина тут же села к окну и поманила его к себе.
Он опустился на самый краешек сиденья и взглянул на милый профиль. Нина задумчиво смотрела на улицу.
— Посмотрите, как красиво. Прямо как в сказке, — протянула она.
— Вы… вы сами как из сказки, — решился он. — Знаете, как в стихотворении…
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне…
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука…
— Красиво… — повторила она. — А кто это?
— Это Александр Блок, из новых поэтов. Маменька мне на Рождество книжку подарила…
— Ой, — вскинулась Ниночка, — совсем забыла. Папенька ведь с вами поговорить хотел. Велел непременно вас привести. Зайдете к нам?
Он кивнул. Нининого отца он до того видел один раз, когда уже был в их доме. Павел Андреевич казался ему настоящим генералом — отважным и очень суровым, так что в его присутствии невольно становилось неловко за плохо начищенные сапоги и дешевого сукна мундир. Казалось, никакая мелочь не ускользает от взыскательного генеральского взгляда.
И вот теперь, очутившись в жарко натопленной гостиной с натертым до зеркального блеска паркетным полом, он смотрел только на апельсины…
— Прошу вас, молодой человек, — генерал сделал приглашающий жест в сторону открытой двери, где виднелся огромный стол с массивной бронзовой чернильницей, над которым висел портрет царя.
Юнкер неловко поднялся и, кинув последний взгляд на несчастное блюдо, последовал за Павлом Андреевичем.
Он изрядно оробел и плохо запомнил происходившее во время обеда. Ел, не чувствуя вкуса, и почти машинально отвечал на вопросы об учебе, о близящихся выпускных испытаниях, о том, как видит свою дальнейшую службу в армии.