Грэйн сгорбилась и, легко и упруго ступая, пробежала вдоль забора, ища ворота. Тело ее пело от предвкушения, ноздри подрагивали. Сейчас, сейчас… А ворота-то распахнуты, да еще и наружу, настежь! Не-пре-дусмотри-тель- но… оч-чень. Невидимая в густом предрассветном мраке, ролфи быстро заглянула внутрь. Пространство внутри ограды освещал одинокий фонарь, видно, забытый кем-то прямо посреди двора. И никого. Только узкая полоска света из-за приоткрытой двери в какую-то пристройку, откуда даже на таком расстоянии до ролфийского носа долетал запах ружейного масла, металла и пороха. Прячась обратно в тень от ворот, Грэйн ухмыльнулась. Темно — это не беда, сейчас подсветим. Ролфи коснулась кончиками пальцев воротных петель. Свежее масло. Хорошо! А теперь, для проверки, чуть толкнуть створку… Она подалась неожиданно легко и бесшумно. Не теряя больше времени, эрна, как могла быстро, затворила ворота, метнулась в поисках подходящей подпорки — и наткнулась на почти целый штабель досок, должно быть, предназначенных для продолжения ремонта. Обдирая ладони, Грэйн вытянула одну, но потом усмотрела нечто получше. Брус, отличный, крепкий. То, что нужно, если хочешь подпереть что-нибудь снаружи. Например, отрезать кому-нибудь путь к возможному спасению. Воистину, милость Локки — большей и желать нельзя.
Стараясь дышать как можно тише, ролфи подтащила брус и хорошенько уперла его в землю одним концом, а другим — приставила к створкам. Подергала для проверки. Ну что ж, так с ходу и не распахнешь, а дальше — огонь и дым сделают свое дело. А теперь начнем.
Грэйн взобралась на так кстати подвернувшийся штабель, подтянулась на руках — и залезла на верх забора. Спуститься оказалось гораздо проще — ролфи не стала мудрить и спрыгнула вниз.
Темно. Тихо. Даже собака, поскулив напоследок, заткнулась. Ролфи, держась в тени, быстро оббежала двор, достигла той двери, откуда шел свет, и заглянула в щелку.
То ли караулка, то ли оружейная, не поймешь. Чуть чадящая свеча освещала довольно-таки тесное помещение, весьма скудно обставленное: грубый стол, две лавки, лари и оружейные стойки по стенам. У одного из ларей спиной к Грэйн склонился какой-то человек в долгополом темном кафтане и сосредоточенно там рылся, не поднимая головы. А неподалеку, практически на расстоянии вытянутой руки, скучал без дела прислоненный к стене мушкет с примкнутым штыком…
Штыковому бою эрну Кэдвен никогда всерьез не учили, но ведь для того, чтоб одним прыжком подскочить к оружию, схватить его и со всей силы врезать прикладом прямо промеж расширившихся от ужаса глаз диллайнского тива — нет, не смесок, другой! Жаль! — много ума не надо. Крикнуть он не успел. Он больше вообще ничего не успел — и не успеет никогда. С полутора локтями отточенной стали трехгранного штыка в животе уже никого не позовешь и никуда не побежишь. Пришпилив совиного жреца к полу, как бабочку, Грэйн с похвальной предусмотрительностью быстро резанула его по горлу, радуясь появляющейся сноровке в таких делах. Сожалений и угрызений она не испытывала, равно как и жалости. То, что она проделала — и только собиралась проделать, вполне укладывалось в представления Грэйн о мире и войне. Солдату не положено рассуждать, за него найдется, кому подумать. Война — это пир огня и крови, как раз то, что по нраву богам. От мести и войны всегда страдают невинные, но раз боги допускают и благословляют месть и войну, следовательно, невиновных нет. Синхелмский тив лично не приказывал повесить ролфийку, однако он и не помешал своему коллеге это сделать. И раз невозможно дотянуться до желтоглазого ублюдка Удаза — о, вот и вспомнилось его имя! — пусть расплачивается другой ублюдок. Тоже желтоглазый.