— Слушай, Джоэйн… я же знаю, что это… Твоя кора не поможет. Ничего не поможет… — она все равно не смогла бы объяснить беспокойной спутнице, что прекрасно знает, какая это хворь, и простуду не корой лечат, а горячим самогоном с медом и хреном, да еще баней, а потом под теплые овчины, и потеть, потеть… но где здесь возьмешь баню и самогон? И ролфи безнадежно закрыла глаза снова: — Мы либо дойдем, либо нет… и тогда будет уже неважно…
Бессвязное бормотание девушки оборвалось. Бедная, совсем ей плохо.
— Мы дойдем, Грэйн, — твердо пообещала ей Джона. — Это… это как Порог, который надо перешагнуть. Я говорю о Пороге, что у каждого шуриа. Не знаю, как тебе объяснить…
Великие Духи! Зачем она все это говорит? Зачем пытается объяснить ролфи суть их собственного проклятия. Нет им никакого дела до шуриа. Прокляли и думать забыли. Или не забыли?
— Иногда мне кажется, что требуется только одно — желание его преодолеть. И больше ничего. Нужно лишь желание, Грэйн.
Море шумело, недоступное, такое близкое и такое недоступное море, и волны разбивались о берега Синтафа. Нужно только встать, встать и дойти — и ничего больше. Только встать, а там… Там, на берегу, на скале зажечь огонь — путеводный огонь, словно «родительская» свеча…
Грэйн открыла глаза, вспомнив то важное, про костер на берегу, что хотела сказать — и боялась теперь, что не успеет. Но вместо этого спросила вдруг:
— У тебя есть кому зажечь «родительский» огонь?
Слова разбегались с языка, словно испуганные овцы, и ролфи пыталась согнать их вместе, но получалось плохо, и тогда она стала хватать «овец» по одной.
— Ты теперь умеешь. Зажжешь потом?
Она сама не знала уже, о чем говорит: о костре ли на берегу — знаке для поджидавшего корабля, или о путеводной «родительской» свечке для себя самой, ведь некому зажечь ее, некому совсем.
Ролфийка бредила, язык ее заплетался, и кто-то другой бы не стал прислушиваться к словам, сказанным на языке болезни, но только не шуриа. Третьи, дети обманчивой Шиларджи, знают, что словом не только калечат, но и лечат, и странные беседы о чем-то важном способны увести хворого прочь от его страданий. Это смешно, это считается шаманством и суеверием, но помогает. Особенно тому, кто верит.
— Мы не зажигаем «родительских» огней, — сказала Джона. — Мы после смерти остаемся на этой земле и становимся частичкой природных духов. Нам некуда идти, здесь наш дом.
«Не зажигаем». Грэйн услышала только это. Но как же так? А дух предка? Отчего же она не решилась спросить — через шуриа, конечно, — о самом главном, о том, чего на самом деле боялась. А теперь уже поздно, дух свободен и ушел тропой воинов вслед за огнями, и страх не дал ролфи узнать, а как же — там?