Прошла неделя, другая. Он не возвращался, не давал даже знать о себе. Уляна с каждым днем становилась все беспокойнее и все была одна и одна. Никто ее не утешил, никто не заговорил с нею. Порой она кинет прохожему привет, попросит ласкового слова и встречает только суровый презрительный взгляд.
На другой неделе она вспомнила о своих детях и плакала.
— Сироты, — думала она, — сироты прежде времени. О, пойти бы посмотреть на них, поцеловать, приголубить.
И думала она идти к ним и боялась, чтобы Тадеуш не приехал в эту минуту; хотела она его встретить первая и первая поздороваться с ним. Она просила, чтобы ей привели детей. Вечером Прыська привела их во двор и оставила Уляне… Дети почти не узнали ее. Сердце ее было так полно иной привязанности, иных чувств, что не тронулось при виде детей. Она смотрела на них, ломая руки.
— Сироты, — думала она, — что я им! Разве я им мать? О, нет, я смотрю на них, как на чужих, я думаю о них, как о чужих. Но мне уж не быть и матерью.
И она снова плакала, чувствуя, что уже не может их любить, плакала и над собой, и над ними.
Детей отнесли назад, и ни сердцем, ни взглядом не пошла она за ними; в ушах ее постоянно стучал экипаж, который ждала она, сердце ее билось мыслью о возвращении Тадеуша.
А он? Он не возвращался.
Целые дни, сидя в своей комнатке, не отводила она глаз от окна на дорогу и часто, оборвав нить пряжи, по целым часам, напряженным взором и ухом, ждала желанного экипажа. Вечерами сидела на берегу озера, сидела, где с ним сиживала, думала о нем и поглядывала на дорогу, боясь отойти далеко, чтобы не потерять из глаз дороги, по которой он должен был возвратиться. В воскресенье благовест к обедне призывал народ к молитве, и все спешили по дороге в новых свитках, и белых платках, и накидках молиться Богу и поклониться Богородице. Уляна не могла идти в церковь: стыдно ей было людей, и страшно, чтобы он не приехал, когда она будет на литургии. Она садилась, оборачиваясь лицом к церкви, а глаза постоянно обращались на дорогу, и молиться могла она только об одном, чтобы Бог прислал барина, чтобы ее сокол прилетел опять в опустевшее гнездо.
На дороге пусто неделю, пусто две, и четыре, и шесть, и восемь недель, и десять. Сколько дней, столько разочарований! А сколько раз уже казалось, что вот он едет, вот она узнала лошадей и уже летит здороваться. А экипаж двигается по дороге и погнал дальше в лес. Это не он!.. Каждый раз опускает она печально голову, слезы льются из черных глаз ее, и она опять ждет, и опять напрасно.
Пришла осень, веселая пора для крестьянина; для нее печальнее лета. Ее не тешит урожай, потому что все у нее есть: ей все равно, много ли сжали на поле и какую Бог дал жатву. Его нет, и нет, и нет.