— Да, Белл, это разумно. До связи.
Едва умолкает рация, Белл горько жалеет о своем решении. Как знать, а вдруг это был последний в его жизни разговор? Ну, остался бы Макрэй на связи, что такого? Если враг сканировал частоты, он уже знает о выдвижении спасателей. Правильнее всего для Дестри было бы дать деру. Не настолько же он безумен, чтобы дожидаться, когда его окружит целая армия.
Да, маловероятно.
Однако чутье подсказывает: надеяться на его здравомыслие нельзя. Не осталось у Дестри никакого здравомыслия, и он не прекратит охоту.
* * *
Сложно сказать, что я ожидала увидеть в доме Белла. За последние месяцы я успела побывать во многих жестянках и полюбоваться интерьерами, соответствовавшими всем без исключения точкам графика — от запущенного хлева до стерильной роботизированной больницы. Даже пообщалась с некоей знаменитостью раннего этапа колонизации (имени не называю), чье обиталище было задрапировано такой уймой розовой прозрачной ткани, что хватило бы на классический турецкий гарем; этот тип и одевался в розовое, хотя, с сожалением вынуждена констатировать, султана из себя не корчил. Мне нет дела до того, насколько вы любопытны. Повторяю, имя этого человека вам знать ни к чему.
Совсем другая картина открылась мне в доме Белла. Обстановка аскетичная почти до стерильности. Голый функционализм во всем. На службе у комфорта одна-единственная штуковина — ультразвуковой душ, причем его генераторы не только в потолке, но и в стенах, и даже в половицах. Кресло-кровать разложено. Ни одного непривычного моему глазу предмета, кроме фиолетовой вазы, достаточно глянцевитой, чтобы вовсю бликовать, и достаточно прозрачной, чтобы в ней угадывалось содержимое (лунная почва, предположила я). Тоже не диковина. Грунт этот вполне плодороден, и кое-кто из нас, обитателей Луны, собирает его для комнатных растений.
Белл оказался старым-престарым. Как я и ожидала. Ему было семьдесят, когда он приобрел эту недвижимость и сообщил свой новый адрес, и далеко за восемьдесят, когда он в последний раз посетил ближайший населенный пункт. Тогда-то и сфотографировал Белла по случаю кто-то из зевак, толпой ходивших за ним следом, и более свежие снимки мне не попадались.
Из-за невероятной худобы он скорее смахивал на жердь, нежели на человека. Поступь была очень нетвердой: как выразился один из опрошенных мною людей, глядишь и боишься, не раскололись бы хрупкие косточки.
Собрав все доступные сведения о последнем выходе Белла на люди, я пришла к заключению: он пресыщен вниманием публики, озлоблен расспросами о легендарном прошлом, и если за его темно-карими глазами остались какие-то крохи интеллекта, до них невозможно добраться сквозь туман старости и путаницу мыслей. Очевидец его визита в город, пытаясь описать это грустное и трогательное событие, приплел болезнь Альцгеймера, о которой слышал то ли от дедушки, то ли от бабушки. Это дегенеративное заболевание обычно ассоциировалось с преклонным возрастом, оно превращало свои жертвы в овощи, отнимая способность думать и помнить. Приобрести эту хворь Белл никак не мог, синдром давным-давно прекратил свое существование. Но свидетель визита полагал, что без болезни все-таки не обошлось. А как иначе объяснить превращение народного героя в робко шаркающее не пойми что.