Женщина увела ребенка, достала из-за подкладки вознаграждение и пошла искать, кто бы избавил ее от еврейского подкидыша. Так Ханна попала в дом молодой крестьянки по имени Юзефа.
Четыре года Юзефа прятала Ханну. С небольшим перерывом на то время, когда в доме стало небезопасно и пришлось Юзефе отдать девочку в другую семью. Наверно, похожим образом был спасен и разоблаченный еврей из "Солидарности", и, наверно, как и он, Ханна навсегда осталась бы в Польше. Если б не дядя, брат погибшей матери. Он разыскал Ханну и увез ее в Палестину. Там Ханна встретила своего уцелевшего в войну отца, которого не помнила, и деда с бабкой, которых помнить не могла: те уехали в Палестину еще до войны.
До встречи с дядей Ханна не подозревала, что она еврейка. Попав из материнских рук в руки чужой женщины, Ханна услыхала от нее, что мать оттолкнула ее от себя в наказание за дурное поведение. У Юзефы Ханна старалась исправиться и усердно просила пресвятую деву Марию помочь ей в этом. Раза три за войну она вышла с Юзефой из дому к службе в костел. Юзефа была ревностной католичкой. Попав в Палестину, Ханна принялась искать католические храмы и еще много лет спустя продолжала ездить в костелы Яффо и Акко.
Взрослые дети польской семьи, куда Юзефа ее временно отдала, водили Ханну в квартал, разрушенный немецкими бомбами, на развалины бывшей бани и объясняли, что это — жидовский притон, вертеп врагов Христовых, где евреи замышляли козни против добрых католиков.
И вот вдруг в дом Юзефы пришел еврей и увел
Ханну с собой, а заметив, что она крестится, раскрыл широко глаза и строжайшим образом запретил ей это делать.
Ко времени появления дяди, у его семилетней племянницы не сохранилось и тени воспоминаний о родной семье. Ханне не нужны были ни дядя, ни человек, оказавшийся ее родным отцом. Четыре решающих года, когда из младенческого тумана пробивается сознание, она знала одну Юзефу, считая ее мамой и так ее называя. Четыре года она провела взаперти, не видя людей, кроме мужа Юзефы, запойного пьяницы. Его она никогда не считала отцом и вообще не задумывалась над тем, бывают ли у детей отцы.
В эти четыре решающих года Ханне досталась полная мера материнской ласки и любви. Но не от матери, заслужившей вечную память за одно только мгновение, когда она оторвала от себя своего ребенка, а от чужой женщины, полюбившей Ханну всем своим великим сердцем, не дрогнувшим перед смертельным риском.
Страшная, тысячелетиями себя повторяющая еврейская судьба знает случаи, когда даже благороднейшие из человеческих поступков могут ранить и искалечить душу. У Ханны Мельсдорф в Израиле муж и дети. И хотя детей она воспитывает евреями, в отношении себя она годами не могла принять мысль, что она еврейка, да так до конца ее и не приняла.