На руку чеченским сепаратистам играла историческая память чеченцев о Кавказской войне и сталинской депортации — память, обратившая реально происходившие события в миф, мобилизующий на борьбу с Россией и русскими. Эта память носила избирательный характер и отказывалась признавать разбойничий образ жизни за горскими чеченцами прошлого, активнейшее участие чеченцев в большевистской атаке на казачество, цепь бандитских восстаний 1930–1940 гг., активные боевые действия вооруженных формирований в тылу Советской Армии во время Отечественной войны.
В период между 1991–1994 население Чечни увеличилось на 100 тыс. человек. Примерно такое же число молодых людей вступило в этот период в пору активной самостоятельности и попало под влияние разбуженного “демократизацией” варварского стиля жизни. Именно из них сформировался тот социальный пласт, для которого война и бандитизм стали образом жизни. Формирование бандитской армии стало для чеченцев способом получения всеобъемлющей “реабилитации” — они вернулись к своему древнему набеговому ремеслу, ставшему источником материальных благ не только для самих бандитов, но и для многих “мирных” чеченцев. “Отхожий промысел” в виде примитивного криминального бизнеса, распространившегося на всю Россию, достаточно быстро сменился организованным расхищением средств и проведением масштабных криминальных операций (теневая торговля нефтью, оружием, наркотиками, операции с фальшивыми авизо и вышедшими из употребления денежными купюрами).
Если северокавказские имамы Кази-мулла, Гамзат-бек, Шамиль упорно стремились к захвату Аварского ханства со всей его социально-экономической инфраструктурой, то в преддверии Чеченской войны произошел криминальный захват госаппарата и имущества Чечни, позволивший развернуть крупномасштабные военные действия и выстроить репрессивные структуры новой феодально-деспотической власти. В этом смысле не только экономические причины двух войн, но и экономическая база для войны горцев с Россией, полностью совпадают.
В Кавказской и Чеченской войне идеологическое обеспечение оказалось полностью тождественным, основанным на некоторых постулатах ислама. Ислам в Чечне и в наше время воспринимался не в качестве глубокой духовной традиции, а в качестве источника агрессивной идеологии. Все, что составляло собственно веру, уходило на второй план. Главное в таком “параллельном исламе” виделось в том, чтобы воровство и грабеж назвать войной за веру, чтобы оправдать террор и унижение человеческого достоинства. Воспринимались в большей степени установки ислама, связанные с дележом добычи, и значительно реже — связанные с судопроизводством, управлением, бытовыми правилами.