Барышни вели крайне жестокое соперничество, маскируя его краской на щеках и хихиканьем. Итогом стали разрыв трех помолвок и бушевавшие всю неделю скандалы.
Мужчины постарше снисходительно улыбались, пока, подкрепившись из бутылок, не отбросили свое достоинство и тоже не начали прыгать в танце, тяжело отдуваясь. Произошло три драки, но все между старыми недругами, и ничего примечательного в них не было.
Только одна семья держалась в стороне от праздника. И многие барышни скучали без Майкла Кортни.
Во время одного из кратких затиший Шон сумел оторвать Руфь от Ады и повел ее смотреть Лайон-Коп.
Она молча шла по пустым комнатам, задумчиво разглядывая их, а Шон тревожно шагал рядом, уверенный, что это неодобрительное молчание.
На самом деле Руфь была в экстазе – оболочка, великолепная оболочка для создания дома ждет, чтобы она ее оживила. И ни следа другой женщины. Руфь прекрасно представляла себе, какие шторы она повесит, как отлично будет смотреться персидский ковер, присланный ей дядей Исааком из Претории и пока лежащий в кладовке, как только она до блеска натрет этот желтый пол. Кухню, конечно, нужно полностью переделать, поставить двойную дровяную печь. Спальня...
Не в силах больше сдерживаться, Шон выпалил:
– Нравится?
Она медленно повернулась к нему, туман задумчивости исчез из глаз.
– О Шон! Это самый прекрасный дом в мире!
И в этот волнующий момент Шон сделал предложение, которое готовился сделать вечером.
– Руфь, ты выйдешь за меня?
И Руфь, которая собиралась поломаться и попросить времени на размышления, сразу ответила:
– О да!
Кольцо произвело на нее огромное впечатление.
Неделя закончилась устроенной Шоном охотой.
Шон и Дирк явились в дом на Протеа-стрит на рассвете. Они были в охотничьих нарядах; на дне повозки, в которую был впряжен мул, под ногами Шона лежали чехлы с ружьями. Шону потребовалось пятнадцать минут, чтобы перевести Руфь, Аду и ее девушек из дома в экипаж. Так хозяин гонит кур к дверям курятника.
Шон гнал их перед собой по тропе к карете, они шли медленно, болтая и прихорашиваясь. Уже почти у самой кареты какая-нибудь из них вдруг пронзительно вскрикивала и бежала в дом за забытым зонтиком или корзиной с вязанием, и все приходилось начинать сначала.
Когда это произошло в третий раз, Шон почувствовал, что в голове у него что-то лопнуло. Он взревел. Женщины замолчали, две из них, казалось, вот-вот заплачут.
– Не волнуйся так, дорогой, – попыталась успокоить его Ада.
– Я и не думаю волноваться, дорогая. – Голос Шона дрожал от усилий, необходимых, чтобы сдержаться. – Но, пожалуй, начну, если на счет «десять» все не будут сидеть в карете.