Все лето на холмах Лайон-Копа раздавался стук топоров и песни сотен зулусов. Когда дерево падало в пене колышущихся ветвей, к нему подходили люди с ножами, срезали кору и увязывали ее в тюки. И каждый поезд на Питермарицбург увозил груз этой коры на фабрику, где ее обрабатывали.
Каждый проведенный вместе длинный день укреплял узы, связывавшие Шона и Майкла. У них выработался собственный язык, отличавшийся скупостью на слова. Без долгих обсуждений каждый из них взял на себя определенную сферу деятельности фермы. Майкл отвечал за состояние инвентаря, погрузку и доставку коры, документацию и заказ материалов. Вначале Шон проверял его работу, но, не находя никаких промахов, перестал. Они расставались только в конце недели: Шон по очевидным причинам отправлялся в Питермарицбург, Майкл по велению долга – в Тёнис-крааль. Майкл ненавидел эти возвращения домой, бесконечные обвинения Энн в неверности и ее рыдания. Но еще хуже было молчаливое осуждение на лице Гарри. Рано утром в понедельник, испытывая радость вышедшего на свободу узника, Майкл отправлялся в Лайон-Коп и слышал приветствие Шона: «Что с этими проклятыми рукоятками для топоров, Майкл?»
Только по вечерам у них высвобождалось время, чтобы поговорить, сидя на веранде дома. О деньгах, о войне, о политике, о женщинах и об акации; они говорили как равные, без ограничений – люди, работающие вместе ради общей цели.
Дирк тихо сидел в тени и слушал. Ему исполнилось пятнадцать, и свою не по годам развитую способность ненавидеть он всю обратил на Майкла. Отношение Шона к Дирку ничуть не изменилось – Дирк попрежнему редко ходил в школу, всюду следовал за Шоном по плантациям и получал свою долю любви и даже строгости, но в отношениях Шона с Майклом он чувствовал угрозу своему благополучию. В силу юности и неопытности он не мог участвовать в вечерних беседах на веранде. Его редкие попытки вступить в разговор встречало снисходительное внимание, а после разговор возобновлялся так, словно Дирк ничего не сказал. И Дирк помалкивал – и в самых мелких и ярких подробностях представлял себе, как будет убивать Майкла. Этим летом в Лайон-Копе происходили постоянные кражи и неожиданные вспышки вандализма, и все они касались Майкла. Исчезли его лучшие сапоги для верховой езды; когда он захотел надеть свой лучший костюм, чтобы пойти на ежемесячные танцы в школе, оказалось, что тот изрезан; его охотничья сука родила четверых щенков, а всего неделю спустя Майкл нашел их мертвыми на соломе в амбаре.
В середине декабря Ада и ее девушки начали готовиться к встрече Рождества 1904 года. Двадцатого к ним в гости из Питермарицбурга приехали Руфь и Буря, и частые отсутствия Шона в Лайон-Копе заметно добавили Майклу работы. В доме на Протеа-стрит царила атмосфера тайны. На долгие обсуждения в личных комнатах Ады Шона не допускали; здесь придумывали свадебное платье, но это была не единственная тайна.