Трясла по ночам лихорадка неуверенности, и поэтому он решился слегка возразить начальству:
— Вопрос мы решаем не в первый раз.
— Надеюсь, в последний.
— Ясно!
— Когда прижмешь осу, она жалит. Надо принять кое-какие меры. Исполнение поручаю лично вам.
— Слушаю!
— Усильте охрану аэродрома и подъездных путей. Выньте из своего носа занозу.
— Понял! Этот отряд…
— Вчера у вас было жарко. Вы не доложили.
— Простите, не успел. На седьмом километре подорван>-эшелон с горючим, в Дмитровке повешен староста.
— Плохо! Скверно работаете, Штрум!
Штрум позеленел. Хорошо штандартенфюреру сидеть в Гомеле под охраной полка СС и давать указания по телефонной ниточке. Чтоб дотянуться до его горла, рука красных должна быть длиной в сотню километров. А здесь невидимая намыленная петля все время витает у двери.
Черта с два — невидимая! Староста из Дмитровки, наверное, успел ее разглядеть. Вот уж полгода Штрум держит аэродром бомбардировочной авиации и… «плохо работаете!»
— Я стараюсь, гос..
— Помолчите! Как действует ваш полигон?
— Мы дали на аэродромные склады восемьдесят бомб, годных к употреблению.
— Если будет необходимость, полигон уничтожьте!
— Сделаю, — неохотно ответил Штрум.
— Пленных ликвидировать! Неразряженные бомбы взорвать!
В жарко натопленной хате жужжала муха. Она покрутилась у потолка и села на стол.
— Хоп! — накрыл ее ладонью Штрум.
— Почему молчите, Штрум? — гремела трубка.
— Не надо тратить патроны, господин штандартенфюрер… Пленных загнать в штабели бомб и… — Штрум выразительно щелкнул пальцами.
— Смотрите сами, — не очень уверенно вырвалось из трубки. — Ваши замыслы на ближайшие дни? Я имею в виду акции против партизан.
— Пока не подойдут части, действую по известному вам плану. С начала месяца засылаю в лес егерей-снайперов по два-три человека. Очищаю…
— Ладно. Докладывайте. С богом! — Из трубки послышался длинный гудок.
Штрум облегченно вздохнул, сел, откинулся на спинку кресла.
На кордоне
В покосившейся бревенчатой избе, построенной лесорубами еще до семнадцатого года и подновленной партизанами, топилась печь. В цинковый патронный ящик налили бензин, смешанный с маслом, и подожгли. Смесь долго и жарко горит. Прямо на полу, застланном еловыми лапами, сухими листьями и шинелями, спали партизаны.
Борис Романовский сидел на ящике около двери. Перед, ним — трехногий грубо скорченный стол. На столе — разбросанные части пистолета «парабеллум», ручные тиски, напильники, молоточек. Рядом светильник из медной гильзы зенитного снаряда. Холодный воздух из-под двери шел парком. Унты Бориса покрылись инеем. Он задумался, остановив взгляд на сосновых бревнах домика. Вздрагивало пламя, и крупитчатая янтарная смола на лесинах отливала золотом. Худое землистое лицо Бориса сумрачно. Опустив глаза, он взял надфиль и тиски с зажатым в них бойком, зябко поежился под кожухом.